«Это просто никто», — звучит в моей голове ее голос.

Пытаюсь вытряхнуть его оттуда, но ничего не получается — торчит в черепе, словно заноза.

— Все хорошо? — спрашивает Аврора, возвращая меня в реальность из дымки воспоминаний.

— Просто голова разболелась, — отвечаю я, хватаю первую же попавшуюся коробку и несусь с ней к дому, по пути пытаясь поймать единственную ниточку воспоминаний.

Почему я так разозлился за эти слова? Сейчас злости нет, но я очень хорошо чувствую ее отголоски. Тогда мне казалось, что именно в этом кроется корень всего, что три простых слова перевернули всю мою жизнь. Мою ли?

Оставляю коробку в прихожей и иду в ту часть замка, которая перекрыта балками. Говорят, там все и случилось. Сейчас я смутно помню, что именно произошло в тот день. В отчете медиков было сказано, что на меня напали неизвестные — так им сказал Шэ’ар. А я… я помню только эхо выстрела и бабочек, которые улетали на свободу под градом стеклянных ножей.

Все, что со мной случилось — чистая случайность, череда жестких совпадений, которую Шэ’ар же и замял. Я до сих пор не понимаю, зачем ему это понадобилось — не из родительской любви так точно. И все же — зачем?

Вход в ту часть замка все еще заколочен досками, на которых висит табличка: «Осторожно! Стекло!» Странно, что мне удается без труда оторвать несколько. Это достаточно, чтобы пробраться внутрь. Голос внутри шепчет, что лучше бы не лезть в капкан прошлого без каски, но я не знаю, будет ли у меня еще озарение и хочу использовать, возможно, последний шанс найти себя и узнать правду.

Внутри много битого и растоптанного стекла. Я ступаю осторожно, обходя по широкой дуге пятна крови на полу. От времени они потемнели и теперь похожи на черные проплешины в полу, но я точно знаю, что это кровь и она — моя. Поднимаю голову: в стеклянном куполе огромная дыра и перед мысленным взором вспыхивает образ сотен разноцветных крылышек. Что я тогда говорил?

Слова вертятся на языке, голова раскалывается. Что же я тогда говорил?

— Не улетай, моя любимая ар’сани, — произносит Аврора у меня за спиной.

Поворачиваюсь, немного ошарашенный тем, что она повторяет их в унисон со мной, секунда в секунду, синхронно, словно по невидимой отмашке кукловода.

— Ар’сани, — повторяю я.

— Бабочка. Ты говорил, что я — твоя бабочка. — Ее улыбка вымучено-грустная, как будто она боялась этого момента, а не ждала вместе со мной, когда же наступит хоть какое-то просветление. — Поэтому я и стала бабочкой.

Она прижимает руку к животу, потому что там, под мешковатой футболкой, на ее коже нарисована бабочка Комета.

— Ты была здесь в тот день?

— Ма’ну, я… — Она запинается, делает глубокий вдох. — Ты же сам говорил, что должен вспомнить без подсказок.

Да, я сам это говорил, но именно сейчас чувствую себя слепцом из притчи, который трогает слона за хвост и думает, что это — удав. Я слепой кусок говна, и неведение просто убивает. Почему я так зациклен на Авроре и именно она — единственное, что начисто исчезло из моей памяти? Как будто я вообще никогда ее не знал?

Но хуже всего другое.