Как разнообразен мир. Какое счастье увидеть его с разных сторон!
Я видела небо с Большой Медведицей с разных ее ракурсов, и я видела небо с созвездием Южный Крест. Я видела мир со всех концов земного шара! Я видела самых богатых людей и очень бедных. Я так много видела. Мне так в жизни повезло. Я помню, как я впервые увидела «заграницу». Это была еще разделенная Германия, город Магдебург, с узенькими улочками, выложенными булыжником; по утрам женщины с тазиками мыли проезжую часть: каждая у своего дома – каждое утро.
Но сколько бы я ни ездила по другим странам и как бы интересна страна ни была, больше недели я нигде жить не могу. Устаю от всего чужого и хочу домой, в Москву!
Моя Москва
Москва! Как она мне дорога – любая, в любую погоду. Я полюбила ее почти в детстве – однажды и навсегда. Как она переменилась за это время. Я помню Москву нашей юности и дорожу этой памятью. В Москве тогда было еще много деревянных домишек, спрятавшихся за высокими зданиями проспектов. У метро «Лермонтовская», прямо за памятником Михаилу Юрьевичу, чуть правее, стоит внушительное здание, а когда я там жила, на его месте стояло двухэтажное маленькое. Однажды, оказавшись в тех краях вместе с нашим актером Торстенсеном, я услышала от него, что раньше на месте этого маленького особняка стоял совсем маленький деревянный домик, домик его детства: он в нем родился. И теперь, бывая на «Лермонтовской», переименованной в «Красные Ворота», я мысленно вижу и двухэтажный особнячок, и маленький деревянный домик Торстенсена, и его самого, пятилетним, в этом доме.
И таких мест в Москве у меня много.
Наискосок от нашей студии, напротив Центрального телеграфа, была парикмахерская, где я впервые решилась отрезать косу ниже пояса и выкрасить светло-русые тогда волосы в яркий цвет. Я сказала мастеру: в медный, пожалуйста, – имея в виду бронзовый. Старый мастер-еврей трудился долго. Когда он все закончил, и я увидела результат, то пришла в ужас и сказала ему, что это не тот цвет, который я просила. Старый мастер полез в карман брюк, достал старый пятак желто-зеленого цвета, поднес к моим волосам… Они были точь-в-точь одинакового, жухлого цвета. И мастер спросил меня и окружающих с замечательным одесским акцентом: «Это медь? И не морочьте мне моей головы!» Девушка-шатенка, пришедшая следующей к моему мастеру, попросила: «Мне, пожалуйста такой цвет, какой был у этой девушки до окраски»! А я ушла в унынии, жалея своего цвета, и долго ходила с ненавистной мне «медью», пока не отросли мои родные русые волосы. Но они, к сожалению, стали значительно темнее.
От угла проезда Художественного театра, вдоль Тверской и до памятника Юрию Долгорукому тянулся продовольственный магазин, в котором было все и который за его длину прозвали «Кишка». Работал он допоздна, и студенты школы-студии после занятий – да и актеры МХАТ после спектаклей – часто пользовались его услугами. Увидев там однажды плачущую хозяйку двух такс, участниц спектакля «Вишневый сад», мы подошли утешить ее и спросить, что случилось. И она, рыдая, рассказала горестную историю о том, как некая мхатовская актриса пообещала и не купила за рубежом зимние сапожки этим двум крохам – а они, хоть и собаки, но тоже актрисы и очень мерзнут зимой. Вообразить собаку в четырех зимних сапогах на лапах мы не могли и не знали, как утешить их хозяйку. Много позже за рубежом я увидела даму в красной шляпке и с длинными, блестящими камнями сережками в ушах, выходящую из машины. На руках она держала крохотную лохматую собачку в точно такой же, как у хозяйки, красной шляпке и… в таких же длинных, блестящих камнями сережках в ушах. Я сразу вспомнила владелицу такс и подумала, что у этой заморской принцессы наверняка имеется полная собачья экипировка, и очень захотелось посмотреть ее зимние сапоги.