На это собеседники, как правило, отвечали одно и то же:
– Но тогда почему бы вам просто не переехать отсюда?
– Я что, похож на труса? – мгновенно вспыхивал отец. – Нет уж, не дождетесь! Нас голыми руками не возьмешь. С места не сойдем, так и будем жить здесь столько, сколько нам отпущено Богом. И пахать будем, и сеять, и урожай собирать… А однажды утром вы откроете газету и увидите там мое имя. Оно будет там среди других имен запоздалых жертв войны, которая давно закончилась, но мы-то с вами знаем: враг все равно не дремлет и до сих пор наносит свои коварные удары, притаившись в наших мирных хлебах… Да-да, спасибо, я с удовольствием выпью с вами еще стаканчик.
Уже сгорели в топке десятки календарей, дети давно выросли и разъехались, а отец все так же недолюбливал Тони: и лицо-то у него чересчур учтивое, и руки слишком белые да изящные. А эти его письма, которые он исправно слал родителям то из Лондона, то из Парижа, то из Будапешта? В каждом из них сквозь аккуратный почерк так и проглядывала эта его фирменная невинная улыбочка то ли Мадонны, то ли младенца. Да еще эта его дурацкая манера – в конце письма, там, где люди обычно пишут «целую» или «всего наилучшего», зачем-то писать слово «бабах»…
Поберегись!
Солнце стремительно садилось, и, как только оно тронуло краем горизонт, под деревьями стало совсем темно. Игроки, как по команде, зачехлили свои клюшки, побросали в сумки мячи для гольфа, сняли темные очки и направились к стоянке. Уже через минуту солнце совсем скрылось, а вместе с ним и все машины. Парковка опустела, на поле для гольфа никого не осталось. Вернее, почти никого.
Гленн Форей сверял какие-то цифры, сидя за компьютером в своем кабинете возле старта, когда до него донеслись звуки ударов. Один мяч, второй, третий.
Чпок. Чпок. Чпок.
Хорошие такие, мощные удары.
Даже интересно, кто бы это мог быть в такое-то время.
Гленн Форей выглянул в окно.
В дальнем левом углу площадки, возле стартовой метки, он увидел мужчину в клетчатой кепке, надвинутой по самые брови, и с длинной старомодной клюшкой в руках. Он узнал его: этот игрок ходил сюда уже несколько лет. Склонившись над полем, мужчина выложил на траву еще три мяча – так быстро, как будто его кто-то подгонял. Потом выпрямился, взял поудобнее клюшку и опять – чпок, чпок, чпок.
Между тем солнце уже село. Гленн Форей посмотрел в сторону стоянки и обнаружил, что на ней стоят всего две машины: одна – его, другая – запоздалого игрока. Интересно, интересно… Он вышел из-за стола и выглянул за дверь.
Процедура повторилась. Один мяч, второй, третий. Чпок. Чпок. Чпок. И все по новой. Когда Гленн Форей подошел к нему справа, мужчина даже этого не заметил и тремя сильнейшими ударами отправил вдоль зеленой трассы еще три мяча.
Форей проводил их взглядом, после чего сказал:
– Вечер добрый, господин Гингрич. Хорошо у вас, однако, пошло.
– Да? Вы полагаете? Вам правда так кажется? – зачастил Гингрич, которому, судя по всему, было глубоко все равно, насколько далеко залетают его мячи. – Хотя да. Конечно. Добрый вечер, да. Что, уже пора заканчивать?