Граница проходила прямо посреди леса. Винченцо огляделся – никого. Он перелез через забор, разодрав брюки о колючую проволоку, и спрыгнул на землю. Здравствуй, Германия!

Как оказалось, от Миттенвальда его отделял только луг. Впереди светились огни, темнел шпиль колокольни. Судя по звуками, по ту сторону реки проходило шоссе.

Внезапно в глаза ударил яркий свет. Кто-то направил фонарь ему в лицо. Винченцо не слышал, как они подошли, – двое полицейских с овчаркой. Он остановился, изобразив на лице непонимание.

– Здравствуйте.

– Привет, – ответил Винченцо.

Баварский акцент давался ему хорошо.

– Что вы здесь делаете?

Он пожал плечами:

– Гуляю.

Овчарка залаяла. Винченцо всегда боялся собак.

– Ваши документы, пожалуйста.

– Да, да… одну минуту…

Он принялся шарить по карманам – тянул время.

– Похоже, я забыл их дома.

Полицейские чуют ложь за версту, тоже своего рода попометр.

– Где это, дома?

Винченцо запнулся. Это была его первая ошибка.

– Откуда вы?

– Откуда?.. Ах да… я… из Мюнхена.

Руки дрожали. Винченцо спрятал их в карманы брюк. Лихорадочно соображал, в какую сторону бежать.

За спиной был лес. Там собака, конечно, догонит. Река? До берега самое большее двадцать метров. Есть шанс.

– Вы итальянец?

Чертов акцент. Слишком долго прожил на Салине.

– Нет.

Вторая ошибка. Больше они не верили ни единому его слову и видели, что он это понимает. Настал момент, когда ложь засасывает, как трясина, и при этом не остается ничего другого, кроме как лгать.

Винченцо рванулся к берегу – инстинктивно, дав страху взять верх. Это была его третья ошибка. Спрыгнул с откоса, но река оказалась совсем мелкая. Черная вода едва доходила до бедер. Уже на середине, где было достаточно глубоко, чтобы плыть, его догнала собака, и ногу пронзила боль. Винченцо отбивался, кричал, с головой погружаясь в воду, пока полицейские не заломили ему руки за спину, чуть не вывернув суставы.

Салями. Джованни принес ему салями.

– Почему ты не привел Таню, черт бы тебя подрал? – Винченцо выругался и поковылял к столу.

– Спокойно! – отозвался надзиратель. – Иначе вернетесь в камеру.

– Нет проблем, начальник, – сказал Джованни и взял племянника за руку. Ладонь Винченцо была мокрой от волнения.

– Раздобудь мне ее номер, Джованни. – Он умоляюще посмотрел на дядю.

– Какой же ты идиот! Адвокат, вот кто тебе сейчас нужен, а не она.

Трясущейся рукой Винченцо пригладил волосы. Он до крови разбил голову о дверь камеры. Ничего не ел уже несколько дней. Тюрьма располагалась в самом центре Мюнхена. Таня совсем рядом – и в то же время дальше, чем когда-либо.

– Зачем мне адвокат? Кто я теперь для нее… иностранец, да еще и преступник.

– Черт возьми, да прекрати ты ныть наконец! – Джованни стукнул кулаком по столу. – Веди себя как мужчина!

Винченцо вскочил, заметался, но потом прикусил губу и подавил подступающие к глазам слезы. Рухнул в бессилии на стул.

– Я отец, Джованни. Это все, что я успел сделать в жизни. Найди мне ее и ребенка, умоляю тебя…

Взгляд Джованни смягчился.

– Va bene[156]. Обещаю.

Могла ли я ему верить?

Винченцо видел себя жертвой, но в представлении моей матери все было совсем наоборот. А Таня даже в самых безнадежных ситуациях умела разглядеть в человеке лучшее.