— Я и не знал, что у него машина есть, — сказал он, — хотя кто сейчас у нас без колес? Ты с его отцом будешь говорить — узнай, что за машина и где он ее держал. Так, для порядка.

В принципе, наведение справок о машине было сейчас не первоочередной задачей, но Никита все же справки эти навел. По словам отца Мохова, сын его и утром уехал из дома тоже на машине — примерно около девяти часов. «Интересно, — подумал Никита, — а где сейчас „Гольф“? У дома его нет, у редакции тоже не было, быть может, он до сих пор стоит у…»

Однако в Серебряный Бор к ресторану «Расёмон» Никита добрался только к ночи, когда с обысками и допросами было наконец-то покончено. Серо-стальной «Фольксваген» Мохова действительно был припаркован на стоянке у ресторана. Никита обошел его. Подергал двери — заперто, сигнализация включена. В салоне — пусто, никаких вещей. Впрочем, что конкретно дает эта брошенная машина расследованию дела о уже трех умышленных отравлениях?

Кажется, ничего не дает. Можно осмотреть ее и завтра при свете дня. А сейчас просто вызвать патруль, чтобы они отогнали ее на стоянку ГИБДД. Он достал телефон и связался с ближайшим постом. Патруль обещал прибыть через четверть часа. Серебряный Бор был тих и темен, река катила свои спокойные прохладные волны. Пусто, тихо — ни прохожих, ни машин. Стеклянные в стиле хайтек витрины «Расёмона» тоже темны. Ресторан закрылся, не успев толком открыться.

Никита подумал — два ресторана в разных концах Москвы, два совершенно разных по стилю и духу места, а какая похожая судьба. Только «Аль-Магриб» с его восточной живучестью выкарабкался, восстановился, а вот этой японской шкатулочке уже не подняться…

Он снова через лобовое стекло заглянул в салон машины Мохова. Собственно, связи нет… Между этой машиной и делом, между ресторанами, происшествиями, противоречивыми показаниями свидетелей, фактами — даже между смертями. Три человека отравлены одним и тем же ядом — вот в чем вся связь, а еще в том, что они все трое знали друг друга и посещали одно и то же место — «Аль-Магриб». А теперь еще имеется свидетель, всерьез уверяющий, что он видел, что отравленное блюдо предназначалось вовсе не первой жертве, а совсем другому человеку. Другому… Другому.

Почему Симонов рассказал им все это? Почему именно сегодня, а не раньше? Не потому ли, что знал, что они уже не смогут проверить его показания через Мохова, который тоже будет отравлен? Ведь весь вечер накануне убийства они провели вдвоем. Однако экспертиза категорически утверждает, что яд Мохов получил гораздо позже — не накануне вечером, а днем. Снова путаница, нестыковка…

Между убийством Воробьевой и Мохова тоже видимой связи нет. Кроме факта, что Мохов давно знал всю семью Воробьевых — знал и Елену, и Юрия: Быть может, кто-то таким образом обрубает все концы, связанные именно с ними? Тогда надо только радоваться тому, что арестованный вроде бы так некстати прокуратурой и ФСБ Воробьев-младший сейчас недосягаем для… Для чего? Для очередного убийства? Никита смотрел на темные силуэты деревьев. Это дело… Это чертово дело. Он ведь словно предчувствовал — просто так все это не закончится. Так всегда бывает с отравлениями, убийства не прекратятся до тех пор, пока либо не кончится этот самый яд, либо… либо не будет достигнута главная цель, ради которой этот самый яд и был пущен в ход. Только вот какова она — главная цель убийцы-отравителя?