В канцелярии начальников команд известили о назначении отдельных атаманов как для башкирских, так и для мишарских полков. Были названы их помощники, есаулы, сотники, десятники.

В тот же день в присутствии начальства отряды выстроили у подножия Караульной горы, тщательно проверили состояние коней, оружия, одежды. А на третьи сутки, многим на радость, сообщили:

— Пока возвращайтесь домой. Явитесь сюда по первому же приказу. Всем быть наготове. Из дома никуда. Ясно?

В ожидании нового приказа прошли июнь, июль, начало августа. Тем временем пометкой от 8 августа из сената пришел еще один манифест для тех бунтовщиков, которые до сих пор не явились с повинной. Срок явки продлили им до Нового года.

«Когда спускаешься с горы, приходится ослаблять седельную подпругу», — усмехнулся Кинзя, ознакомившись с манифестом.

…В те же августовские дни кто-то видел, как Батыршу под усиленным конвоем везли в Оренбург. Стали известны подробности его жизни за последние месяцы. Оказывается, мулла тешил себя несбыточной надеждой явиться к самой царице и поведать ей о печальной судьбе народа. Постоянным его спутником в скитаниях был единственный шакирд Яхья. Одинокие, брошенные всеми единомышленниками, они жили на подаяния добрых людей. В зимние холода спасались в подвале мечети в ауле Надира Уразметова. Когда потеплело, выбрались наружу и решили потихоньку собирать съестные припасы для дальнего пути в Петербург. Ходить приходилось прячась, тайком, и тут Батырша разминулся, потерял из виду своего последнего спутника.

Пришел конец всем его надеждам. Оставалось одно: пойти к какому-нибудь знакомому и с его помощью добровольно сдаться властям. С просьбой отвести его к воеводе, Батырша обратился к старшине Сулейману Диваеву, живущему в ауле Азекай. Тот, соблазненный наградой в тысячу рублей, умолчал о добровольном желании муллы явиться с повинной, и как раз в день выхода манифеста, наложив оковы, привез Батыршу в Уфу и сдал коменданту.

Кинзя не разделял взглядов Батырши, но все-таки был потрясен вестью о его поимке.

«Нет не ослабят подпругу, — с грустью подумал он. — Наоборот, затянут ее еще сильней».

В первую пятницу сентября разнеслась весть о начале грозной войны. А в конце месяца пришел приказ башкирам и мишарям седлать коней. Все делалось в страшной спешке, сроку было отпущено сутки.

— Согласно указу, команду составляют пять сотен башкир, — пояснил Кинзе прибывший курьером офицер. — Отбери самых лучших. Завтра с зарей тронемся в путь.

Никто не сомкнул глаз до рассвета, вся ночь прошла в сборах. Не обошлось, конечно, без женских слез, причитаний и наставлений, без напутственных молитв. А в час утренней дойки башкирские джигиты уже стояли в конном строю.

Курьер-офицер обошел четкие ряды. Рядом с ним шел Кинзя, внимательно оглядывая каждого воина. Нет, не подведут уральские беркуты, каждый джигит полон храбрости и отваги. Многие из них, не жалеючи, истратили последние деньги на воинское снаряжение. Все одеты в чекмени, на головах островерхие войлочные шапки с загнутыми полями. Ухоженные кони нетерпеливо роют копытами землю. На уздечках сверкают медные украшения. Прикреплены к передней луке седла копья.