».

Заместитель десятника Егора, похоже, разочаровался мишкиной реакцией, вернее, полным отсутствием таковой. Слегка покривившись, он мотнул головой в сторону и недовольно пробурчал:

— Иди, погляди там из кустов — нарочно устроили так, чтобы тебе удобнее смотреть… раз, того… учиться надумал. Мож, и правда когда пригодится… Но как пойдем с ним сюда — чтобы встречал нас уже, — Арсений кивнул на потник. — Тут и сиди тогда.

Первое действие спектакля «Психологическая обработка пленных», несомненно, удалось — поглядеть действительно было на что…

Арсений с отобранными и, видимо, проинструктированными отроками, выгнали в пинки пленных на опушку леса возле дома. Один раненый, похоже, идти не смог и его пришлось просто выволочь. Женщины тоже оказались тут же, но их, правда не трогали — оставили стоять в сторонке, а вот мужчинам досталось и пинков, и кнутов. Особого актерского мастерства от мальчишек не требовалось, лица-то бармицами закрыты, а вот внешний вид их впечатлял. Лесной мусор, застрявший в кольцах доспеха, пятна крови (и где крови-то столько добыли?), какое-то непонятное не то рычание, не то хрюканье, доносящееся из-под бармиц… Мишка невольно вспомнил себя в Отишьи, когда выскочил из разваленного курятника весь в помете и перьях.

Отроки стояли в оцеплении, а Арсений, неожиданно резко контрастирующий невесть откуда взявшимся благообразием со звероподобным видом остальных участников «спектакля», расположился вблизи сидящего на земле ляха. Ратник успел каким-то чудом привести себя в порядок и даже причесался, и теперь выглядел не то аристократом, не то интеллигентом, особенно на фоне обнаружившегося тут же Савелия Молчуна, расхристанного, лохматого и грызущего добытую в походном котле, кипевшем неподалеку, огромную кость с мясом. При этом Молчун, никогда ранее не отличавшийся подобными манерами, вполне мог послужить натурой для картины «Неандерталец-людоед на привале». Он чавкал, рычал, пускал слюни на бороду и ловко отмахивал ножом мясо у самых губ.

Арсений же, устроившийся на пенечке в теньке со скучающим видом, более подходящим не ратнику Ратнинской сотни, а скорее князю, оказавшемуся здесь по чистому недоразумению или инкогнито, брезгливо косился в сторону Савелия.

— Вот ведь! — наконец, не выдержал он, и презрительно скривив губы, во всеуслышание попенял в сторону Молчуна. — Образина… Кабы боярич не наказал… Ты б хоть жрал, что ли, потише!

Сидящий прямо перед ним лях невольно обернулся на эти слова.

— Ум… — невозмутимо ответил Савелий, громко глотая очередной кусок.

— Вот-вот… Скотина! И чего вас всех боярич терпит?

— Ум… — пояснил Савелий, не отрываясь от еды.

— Да знаю я … Знаю… Тебе бы только брюхо кому вспороть. Одно удовольствие… А завтра ещё полста таких рыл прибудет… Ты-то хоть только жрёшь… А те… Тьфу! — Арсений сплюнул и, будто только сейчас заметив внимание ляха, добавил, обращаясь уже непосредственно к нему: — Во, видал? Даже и поговорить здесь не с кем. Вот она, служба… Боярин велел любимого внука опекать — никуда не денешься… Но боярич-то наш сейчас весь в делах, с кем словом перемолвится? Не с этим же? — ратник кивнул на Савелия, сокрушенно вздохнул и посетовал: — А скука, хоть на луну вой! Бояричу-то и дела перепоручить некому… Я да ещё Бурей… Тоже тонкой души человек, книжной премудростью просветленный, но сейчас его с нами нет — эти только… Жрет, понимаешь, скотина бессмысленная, а отвернись на миг, тут же девок портить полезет… А встрянет кто, так и по горлу полоснет, хоть чужого, хоть своего. На него только одна управа — боярич.