Мишка, уже понявший, что от него требуется, восседал на потнике, скрестив ноги, и старательно изображал на лице скуку. Он небрежно кивнул появившемуся Арсению и махнул рукой Дормидонту, давайте, мол. Пленник, выскочивший прямо к «дастархану», сначала смотрел только на боярича, но потом, уловив краем глаза движение, заметил Заику, с деловым видом пихающего в огонь какие-то окровавленные тряпки. Дернулся назад — не мог не дернуться, слишком уж открывшаяся картина не соответствовала его ожиданиям, с трудом удержался на ногах после пинка Фаддея и заметался взглядом между Арсением и Мишкой.

— Садись… — Мишка внешностью и голосом постарался изобразить скуку.

Лях растерянно затоптался на месте.

— Боярич велел садиться, — поведал Арсений тоном переводчика с иностранного языка.

Кроме как на чурбак у дерева садиться было некуда, но туда… Лях попытался выйти из положения, сев на землю.

— Сказано, садись, а не падай! — рявкнул за спиной пленника Чума, — ща… подмогну…

— Гы? — поинтересовался вылезающий из кустов Савелий. Этого оказалось достаточно, и лях добровольно плюхнулся на приготовленный для него чурбак.

Чума, одобрительно хмыкнув, ловко завёл его руки за дерево и перехватил ремнём.

— Арсений говорит, что ты собеседник интересный… — прогнусавил Мишка таким голосом, что самому противно стало, — а ты всё молчишь… Не уважаешь? Или столь высокороден? — на пару секунд замолчал и, заметив намерение ляха что-то сказать, добавил: — ну как знаешь… Дормидонт…

Заика пошевелил дрова в костре, тот плюнул искрами и затрещал.

Лях сломался и, сорвавшись на крик, заорал:

— Смилуйся, боярич! Слугой тебе верным буду! Учёный я… Знаю много… Услужу!

Пленник еще что-то торопливо и бестолково говорил, а Мишка, выдерживая паузу, поднял с «дастархана» баклажку, отпил из нее, сморщился, сплюнул, заткнул пробкой и бросил баклажку обратно. Поерзал, устраиваясь поудобнее, и поднял глаза на ляха, сморщившись уже от его голоса. Фаддей намек уловил и «выключил звук» мастерски исполненной затрещиной.

— Слугой, говоришь? Много просишь. Пока рабом разве… Да и раб пользу приносить должен, а ты вон сколько наболтал, а все без толку.

— Да я… — попытался снова «включиться» лях, но получив в зубы от Савелия и в брюхо от Чумы, замолк, вытаращив глаза.

— Ещё раз рот откроешь без дозволения, язык прижгут, — сердобольно пояснил Арсений, — у нас это запросто. Ты лучше боярича слушай.

— Угу… — Мишка снова потянулся к баклажке, но передумал и ухватил ложку. Поковырялся в миске, вздохнул и есть не стал. — А что знаешь много, это хорошо. Потешишь рассказом, накормим. Ну, давай, говори…

— О чём желает знать ясновельможный пан?

«О как! Уже и ясновельможный! И построение фразы чисто польское — спекся бобик! Впрочем, следовало ожидать, вон как на Заику косится, и не хочет смотреть, а глаза как магнитом притягивает, наверняка уже подобные процедуры наблюдал. А Дормидонт тоже молодец — вроде бы ничего и не делает, только у костра топчется, но умудряется постоянно привлекать к себе внимание».

— Обо всем хочу! — заявил Мишка тоном Царевны Несмеяны из старого фильма, требовавшей мороженного из дегтя. — Про тебя, про всех, кто здесь был, про тех, кто там остался, — боярич мотнул головой куда-то на запад, — как посмели княгиню с детьми похитить… все говори, а забудешь, так они помогут вспомнить!