Но какова бы ни была причина, каков бы ни был повод, все это на самом деле не имело значения. Болезнь убила ее – и теперь, похоже, угрожала распространиться на меня. Если я не плакал, то ощущал полное онемение. Если не ощущал онемения, то задыхался. Если не задыхался, то плакал. И так далее, и так далее. Дурная бесконечность.

Я отхлебнул чая с молоком из стаканчика и пластиковой вилкой стал гонять по тарелке маффин и сырники. Не смог съесть больше пары кусочков ни того ни другого.

Собственное отражение в оконном стекле застало меня врасплох. Короткие русые волосы словно полностью лишились объема и плоско лежали на голове, щеки ввалились. Лицо было бледным, глаза – пустыми. Я был среднего роста, пять футов десять дюймов, но сейчас мне казалось, будто я усыхаю с каждым днем. Я был старше Джонни на два года, вдобавок он носил бороду и очки, но, несмотря на это, мы с ним всегда были очень похожи. Однако теперь никто, увидев нас рядом, не сказал бы, что мы братья.

Кто-то из персонала, проходя мимо, задел мое плечо, и я отпрянул так резко, что он обернулся, удивленный моей реакцией, и пробормотал:

– Спокойнее, приятель.

В последнее время слишком многие обнимали меня, пытаясь утешить, и я больше не мог выносить физический контакт. Прикосновения даже самых близких людей обжигали меня, точно капли кислоты.

Я стряхнул недоеденный завтрак с подноса в мусорный контейнер, вышел из кафе и принялся топтаться на автобусной остановке, не зная, куда ехать дальше.

– Боро-маркет, – внезапно выпалил я вслух, ведя пальцем по расписанию автобусов, закрепленному на столбе.

Когда у нас с Шарлоттой было слишком мало денег на развлечения и мы питались дешевыми блюдами, разогреваемыми в микроволновке, все равно каждую неделю старались сэкономить достаточную сумму, чтобы в субботу утром скататься на рынок и побаловать себя свежими продуктами. Нам хватало на обед и ужин – наши единственные здоровые трапезы за неделю. Мы были бедны, но довольны. По крайней мере, я.

Я залез в красный двухэтажный автобус и устроился на заднем сиденье на верхнем уровне. Это были наши с Шарлоттой любимые места. Представил, что она сидит рядом со мной, и на миг снова ощутил ее любовь ко мне – и свою к ней.

Посмотрел на экран телефона, чтобы узнать время. Телефон был переведен в беззвучный режим, и я обнаружил семь пропущенных – три с маминого номера и четыре с папиного. И несколько сообщений от знакомых.

Как только разошлись новости о смерти Шарлотты, все друзья и приятели захотели узнать, что случилось. Было ужасно объяснять, что я не знаю точно, однако, судя по всему, Шарлотта покончила с собой. С тем же успехом я мог бы сказать: «Оказалось, что быть замужем за мной – это такой кошмар, что она предпочла умереть». Они пытались как-то анализировать ее поступок, искать причины, но я ничего не мог ответить. Если б я получал фунт всякий раз, когда слышал от кого-то слова «не понимаю» или «у нее не было причин умирать», то мне хватило бы денег, чтобы оплатить самые пышные похороны.

Ее друзья разделились на два лагеря, объединенные общей потерей. На одной стороне были люди, испытывавшие вину за то, что вовремя не распознали, насколько сильно больна Шарлотта, или не отреагировали на это правильно. Они хотели дать мне понять, что берут на себя часть ответственности за то, что позволили ей дойти до подобного состояния. Жалели меня в моем горе, а я за это ненавидел их.