Папа остался в центре НАСА, поэтому я пользуюсь возможностью насладиться обретенным спокойствием. Есть в вождении автомобиля по пустой дороге одна вещь, которая мне по-настоящему нравится, – то, насколько механически им можно управлять. Такая поездка оказывает на меня почти терапевтическое воздействие, поскольку я получаю возможность хорошенько обдумать все, что со мной успело произойти. И что еще только ждет впереди.

Я останавливаюсь возле живописной животноводческой фермы, чтобы сделать небольшой стрим прямо посреди улицы, предлагаю своим подписчикам посмотреть в девять часов специальный выпуск, посвященный спасению миссии «Орфей-5». Закончив трансляцию, я продолжаю движение, наслаждаясь пейзажем. В дневном свете Техас приобретает какое-то особенное очарование. Жизнь тут течет медленнее, тише, и дышится здесь легче, чем в Бруклине.

И боже, я безумно скучаю по Бруклину, но мне и здесь хорошо. Причем гораздо сильнее, чем я мог предположить. У меня все замирает внутри, когда я думаю о Леоне. О вкусе его губ и том, как близость его тела заставляла меня ощущать себя в полной безопасности и покое.

Несмотря на мою страсть к планированию, к бесконечному просчету возможных вариантов, я не знаю, что принесет мне завтрашний день. Не знаю, как пройдет оставшаяся часть года. Продолжу ли я жариться здесь на солнце или буду прятаться в тени на пожарной лестнице своего бруклинского дома? Сожму ли я снова Леона в объятиях или найду кого-нибудь другого… спустя какое-то время? Внутри меня зреет беспокойство, и я крепко сжимаю руль, чтобы не потерять контроль над эмоциями.

Для меня важно постоянно держать руку на пульсе. Спланировать пятьдесят вариантов путей, по которым пойдет моя жизнь, – и каждый должен меня полностью устраивать. Но сейчас есть только один приемлемый для меня путь. Тот, который позволит мне остаться здесь, с Леоном. А еще с Кэт, другими астронавтами – и миссией «Орфей-5».

Когда я открываю дверь дома, мама бросает на меня взгляд со своего любимого дивана.

– О, дорогой. Кэт рассказала мне, чем вы занимались. Садись.

Я устраиваюсь рядом.

– Это все, чем я мог хоть как-то помочь. Думаю, сработает.

Мама кладет руку мне на спину, и я невольно напрягаюсь. Я качаю головой, все еще думая о возможных сценариях моей жизни, и это ввергает меня в такую пучину тревоги, откуда до безумия остается один шаг. Дыхание затрудняется, и я так сильно стискиваю зубы, что начинает болеть челюсть.

– Я хочу, чтобы все стало на свои места, – начинаю я. – Да, знаю, людей не исправить. Даже если очень стараться, понятно, что ничего не получится. И я в курсе, что таков нормальный ход вещей, но… эта миссия – возможно, я действительно смогу ей помочь. У меня куча подписчиков, и мне кажется, что они очень волнуются за этот проект. Я только…

– Кэлвин, стой. Ты не обязан беспокоиться из-за миссии, отцовской работы или дорогих тебе людей, которые, как ты утверждаешь, сломлены и нуждаются в помощи. Никто не сломлен. Все в порядке.

Но это неправда: я сломлен. Я сижу здесь, на этом диване, за малым не распадаясь на части, и… все так сложно.