Эйфель снова закашлялся, и глаза у него выкатились, словно хотели выпрыгнуть.

Лисе посмотрела на мыльную пену, постепенно оседающую в ванне. Если она хочет убраться отсюда, надо торопиться.

— Значит, он не оставил никакого сообщения, где его можно найти? — спросила она.

— Нет, — ответил Эйфель и грустно покачал головой. — Впрочем, немного подумав, профессор спросил, нет ли у меня открытки и почтовой марки с портретом Феликса Фора тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года. Они у меня нашлись, ведь сейчас как раз тысяча восемьсот восемьдесят восьмой год. А Феликс Фор — наш президент, правда? — Эйфель засмеялся. — Профессор сказал, что эта марка в будущем станет редкой и дорогой. Какая глупость, ведь такая марка есть в каждой французской семье! Тем не менее он получил марку и открытку с изображением вот этой самой площади за окном.

— Я сразу почувствовала, что знаю эту площадь! — воскликнула Лисе.

Она вспомнила, что ей с самого начала показалось, что на площади чего-то не хватает. И теперь она поняла, чего именно.

— Он написал на открытке зашифрованное сообщение и сказал, что пошлет ее двум друзьям в Осло, — сказал Эйфель. — Некоему господину Булле и некой фрёкен Лисе. Он попросит их прибыть в то же место, куда направляется сам.

— Другими словами, во времена Французской революции, в тысяча семьсот девяносто третий год?

— Как, разве ты этого не знаешь? Он ведь написал в открытке.

— Видимо, эту часть текста смыло. А там было какое-нибудь уточнение, где именно в эпоху Французской революции его искать?

— М-да… — Эйфель покрутил усы. — Я попробовал бы начать с площади Революции, расположенной перед ужасной тюрьмой Бастилия в Париже. Именно там чаще всего пускали в ход гильотину, и там, вероятней всего, отрубили голову графу Монте Криспо.

— Спасибо, — сказала Лисе. — Я буду думать про тысяча семьсот девяносто третий год, про графа Монте Криспо и про Пастилию в Париже. А кстати, как доктор Проктор сумел отправить свою открытку?

Эйфель заулыбался, вспоминая:

— Он сунул голову под воду в ванне, держа открытку в руке. Он сказал, что будет думать, куда должна отправиться открытка, и — р-раз! — она туда и попала. По-видимому, только то, что полностью погружено в воду, может отправиться в путь. Он сам остался тут.

— Интересно, — сказала Лисе и показала на пустые винные бутылки, стоящие на письменном столе. — А можно мне воспользоваться одной из них, бумагой и карандашом?

— Да пожалуйста, бери, — радушно махнул рукой Гюстав Эйфель.

Лисе подошла к письменному столу, взяла в руку карандаш и стала быстро писать на листке бумаги. Потом свернула листок, сунула в винную бутылку, нашла в мусорной корзине две пробки и заткнула одной горлышко.

— Что это? — спросил Эйфель.

— Сообщение о том, куда я направляюсь, — сказала Лисе. — Если доктор Проктор мог послать письмо через ванну времени, то и я, наверное, тоже могу.

— Это логично. А письмо кому?

— Письмо Булле или Жюльет. Я не знаю, где они, поэтому посылаю сообщение через ванну времени в нашу комнату в пансионе «Пом фри»…

Остального Эйфель не услышал, потому что Лисе уже опустила голову в воду, сунула туда же бутылку, и слова превратились в пузырьки воздуха, поднимающиеся на поверхность.