— Да у него и дед-то ужасный охальник был, — сказала она своей семидесятилетней крестнице Варваре Роговой. — Небось сама помнишь. Бывало, ни одну девку не пропустит, каждую норовят ущипнуть да потискать… Бывало пымает вечером да как начнет бородищей щекотить…

Бабка Апроська переместилась, пошептала молитву и продолжила;

— Одним словом, бабник из бабников и пьяница. А прадед еще нахальнее был. Того ты вряд ли помнишь. В одних лаптях из кабака приходил. Зальет глаза я прется, как так и надо. И Никитка в них — немного в деда, немного в прадеда. Одна порода!

Батюня заступился за товарища:

— Ты, бабка, вредной пропагандой не занимайся. Не такой Никита плохой, каким ты его обнародовала. И дед у него был порядочный, и прадед. Ерундовиной занимаешься на старости лет, перемешала кислое с пресным… Дождешься, насолим мы тебя. Много не дадут, учитывая твою старость, а суток пятнадцать запросто схлопочешь.

Бабка Апроська разозлилась.

— Ты каво защищаешь? Каво? Одного поля с ним ягода. Тот из милиции не вылезает, а ты туда же глядишь Пятнадцать суток! Попробуйте посадите! Вы у меня больше схлопочете! Освобожусь — упрячу вас лет на шесть! У меня правнук в КГБ шофером работает. Возьмется он за вас!

— При чем тут КГБ? — развел рукамз Батюня. — КГБ шпионов ловит, а мы с Никитой сроду ими не были.

— Там разберутся, кто вы также! — не унималась бабка. — Там вас сразу раскусят!

— Тьфу ты! — плюнул Батюня и пошел домой. — Из ума выжила, старая. Чихали мы на твоего правнука. Шофер в КГБ не велика шишка.

Никита приехал из города в сумерках. Его заметили ещё далеко за деревней. Он шел неторопливо, с папиросой в зубах, слегка помахивая сумкой.

— Ну как он? Сильно качается? — любопытничала бабка Апроська. — Сама-то не разберу, зрение слабо.

— Совсем не качается, — ответили ей.

— Но может быть, — не поверила бабка. — И без патретов?

— Без них.

— Не может быть, — повторила старуха, протирая платочком глаза. — Наверно, под пинжак спрятал. Крепица, хочет скрыть, что выпимши.

Но когда Никита прошел мимо нее в пиджаке нараспашку, и она убедилась, что ничего он нс прячет и совершенно трезвый, перекрестилась.

— Просветление на него нашло. Так бывает перед смертью. Куролесит человек всю жизнь, хулиганит, охальничает, а потом вдруг за ум возьмется… Знай — через несколько дней помрет. Примета! С его прадедом тоже так было… Господи, прости мя, душу грешную, — опять перекрестилась бабка Апроська. — Иной раз недобрым словом называла раба тваво Никиту. Прости мя, грешницу, и упокой яво с миром. Отжил, горемычный… Царствие ему небесное! Молодой еще, жить бы да жить…

Из города Моторин привез три исторических романа, поставил их рядом с книгой "Белая береза" и улыбнулся, обращаясь к Анисье:

— Ну вот, девка, теперь почитаем.

— Неужели из-за них ездил? — показала жена на книги.

— Из-за них, — признался Никита.

— Тебе что, библиотечных романов мало?

— То библиотечные, а то свои. Личные я могу читать не спеша, а самые интересные буду перечитывать. Да и дочь с зятем тоже влечение имеют к романам. Одна ты книжками не интересуешься.