Один пакетик с порошком доктор Гааз оставил на столе.

– Иоганн, – строго обратился он к Гильтебрандту, – возьми, испробуй на себе!

– Даже не подумаю! – снова отвернулся к окну Иван Федорович, разжигая очередную трубку. В эти роковые дни он курил не переставая. – В гробу я видел все эти Ганемановы зелья и снадобья!

– Какой же ты после этого врач, Иоганн, – ласково пожурил его Федор Петрович, – если порошка испугался? Да еще и дымишь в ординаторской, как боцман с каперского корабля! Я не могу этого одобрить! Вот что, голубчики мои, – не меняя отеческого тона, продолжал знаменитый доктор, – завтра у нас предвидится расширенное заседание Комитета по холере. Прибудет из Смоленска доктор, у которого холерные по большей части излечиваются и не умирают. Я думаю, всем интересно будет его послушать. Непременно приходите… А мне пора уже и честь знать! – Поднявшись со стула, он вдруг по-свойски обратился к Белозерскому: – Проводишь меня, Глеб Ильич?

Оставшись наедине с Глебом, доктор Гааз уже совершенно серьезно спросил:

– Скажи мне, сынок, только честно, без утайки… Ты ведь в Париже посещал лекции Самуюэля Ганемана? И наверняка читал его «Органон врачебного искусства»?

Зная о презрительном отношении врачей-аллопатов к гомеопатии, молодой доктор никогда, ни при каких обстоятельствах не признался бы в том, что втайне от своих парижских преподавателей ходил на лекции скандального Ганемана. Однако обманывать Гааза он не посмел. В этом человеке было нечто, внушающее отвращение к всякой подлости.

– Да, я слушал его лекции в Париже, – невозмутимо сообщил Белозерский, будто речь шла о каком-то рядовом, провинциальном фельдшере, – и читал «Органон».

– Так я и думал! – погрозил молодому доктору Федор Петрович и немедленно поспешил его успокоить: – Ты только не волнуйся, сынок! Эта твоя страшная тайна останется между нами. Наши московские немцы недолюбливают этого выскочку-саксонца и ничего не хотят слышать о гомеопатии. Я тоже до некоторых пор воспринимал Ганемана как шарлатана и никак не более того. Считал, что ему следовало бы пойти по стопам его родителя и многочисленных предков, создавших знаменитый мейсенский фарфор, а вот заниматься медициной ему не стоило бы… Однако в последнее время я склоняюсь к тому, что в некоторых случаях гомеопатия может быть полезна. Да-да! Возможно, как раз при эпидемических заболеваниях, таких, как холера…

И, выдержав многозначительную паузу, доктор с лукавым видом спросил:

– Признайся, Глеб Ильич, ведь ты о белой чемерице прочитал не у индусов, а у этого шарлатана Ганемана?

– О белой чемерице я узнал еще в детстве из одной старинной книги, – с чистой совестью признался Белозерский, – и однажды, на свой страх и риск, применил этот порошок на практике как противоядие. Опыт оказался удачным, потому я и поверил Ганеману.

– Молодец, сынок! – похвалил зардевшегося молодого врача знаменитый доктор. – Все должно проверяться практикой. Без практики наше дело не живет… Надо идти и на риск, если это потребуется!

Распрощавшись с Глебом, Гааз направился к коляске, которая ждала его возле университетских ворот. Молодой врач смотрел ему вслед, не в силах отвести взгляд от этой ничем не примечательной фигуры. Впервые в жизни ему хотелось кого-то назвать отцом, но… Между ним и доктором Гаазом невидимо вставала фигура князя Белозерского, обозначался жестокий взгляд его серых глаз, язвительная усмешка на тонких губах… И лучшие порывы, самые сокровенные сердечные движения доктора гасли, разбиваясь об эту преграду.