– Граф в полном здравии, – поторопился успокоить ее Вильгельм и загадочно добавил: – То есть, был в полном здравии, когда я его оставил… В карете я везу не графа…

– Где ты оставил его?! Кто в карете?! – еще больше испугалась Прасковья Игнатьевна.

– Вы не извольте беспокоиться, ваша светлость! – самым убедительным тоном произнес Фигаро. – Граф поехал из Питера в Москву в сопровождении своего приятеля, очень надежного господина, тот на государственной службе состоит… Должно быть, граф скоро в деревню прибудет. А везу я его нареченную невесту, княжну Татьяну Павловну Головину, дочь сенатора и вашего дальнего родственника.

– У меня голова кругом от твоих вечных фокусов… – призналась растерянная и в то же время обрадованная графиня. – Я и не знала, что у Павла имеется дочь… Как же это у них так быстро сделалось с Евгением?

Слуга очень коротко поведал о встрече ее сына с Татьяной, о внезапно возникшем между ними чувстве, а также о том, что Евгений, находясь под формальным арестом, отправил бежавшую за ним невесту обратно к родителям в Петербург.

– И пришлось мне пойти против воли господина графа, – без тени угрызений совести заявил Вильгельм. – Помилуйте, куда это годится? Кто так женится? Жених шесть лет просидит в медвежьем углу, а невеста что же? В Петербурге на балах щеголей немало! Так господин граф холостяком и останется. И повез я княжну прямиком к вам, в деревню! Под ваше покровительство, стало быть…

– Ух, рыжий черт! Пройдоха ты этакий! Я всегда в тебя верила! – восторженно воскликнула графиня Шувалова. Опершись на руку польщенного Вилима, она легко, по-молодому, спрыгнула на землю и поспешила к карете. Графиня распахнула дверцу и без всяких церемоний протянула руки невесте сына: – Вот вы где от меня прячетесь! Дайте же взглянуть старухе, порадоваться на вас! Танечка! Подите сюда, я вас обниму… Не бойтесь меня, я буду вам как мать… Послал Господь такую красавицу дочку на старости лет! Милостив ко мне Творец, милостив не по моим заслугам!

Подоспевший Вилим молча дивился тому, на какие бурные изъявления нежности оказалась способна его госпожа, всегда такая резкая, жесткая в своих поступках и мнениях. Он едва ее узнавал – даже суровое лицо графини, иссеченное морщинами пережитого страдания, вдруг сделалось свежее и моложе. Его черты смягчились, глаза мягко сияли.

Татьяна, всю дорогу храбрившаяся, но с трепетом ожидавшая этой встречи, которая решала ее судьбу, молча бросилась в объятия будущей свекрови. Внезапно девушка расплакалась. Слова Прасковьи Игнатьевны о том, что та станет ей матерью, вызвали в ее памяти недавние сцены петербургской домашней жизни. Ее собственная мать в последнее время совершенно к ней охладела, смотрела сквозь Татьяну, словно не замечая ее, не находила для нее ни единого ласкового слова. Девушка, не понимавшая причин такой перемены, страдала молча и не плакала, даже когда слезы подступали к самому горлу. Волю чувствам она дала только сейчас.

– Будьте мне матерью, – прошептала она, пряча голову на груди у Прасковьи Игнатьевны. – Кроме вас и Евгения, у меня никого больше нет…