– Ну, так она уже во Владимире, говорят, на днях в Москву пожалует… Вот и тащатся из первопрестольной все, кто куда… Между двух огней оказались!

– Людишки в деревни бегут, как от чумы! – неожиданно вмешался в разговор пьяный пассажир. – Но холера – дело другое! – Он многозначительно ткнул пальцем вверх. – Невежи! Д-дураки! Воду пить нельзя, а надо пить вино!

Сделав это заявление, пассажир вновь повалился на сиденье кибитки и больше уже не поднялся. Спустя мгновение послышался его густой храп.

– А те, которые по Владимирке в Москву с дач возвращались, – продолжил извозчик, – в карантины все и попали. От Москвы до Владимира аж четыре карантина на заставах устроили. Первый в Обухове будет, впереди. Я как раз туда и везу господина фельдшера. А тебе, рыжий, – внезапно подмигнул он Вилиму, внезапно проявив некоторую живость, – не советую с нами до Обухова доезжать. Недели на две там застрянешь, это как пить дать. Эти все, что с нами едут, еще до Обухова по деревням рассеются, дорога опустеет.

– Ну, дела! – присвистнул Фигаро и озадаченно почесал в затылке. «Если поверну в Москву, – размышлял он, – непременно столкнусь с графом и получу на орехи за то, что не отвез княжну в Петербург!» Хитрец изначально замышлял доставить Татьяну в деревню хотя бы на сутки раньше, чем туда же явится Евгений, надеясь заручиться поддержкой Прасковьи Игнатьевны. Ведь графиня для того и послала сына в Петербург, чтобы он нашел себе невесту! Если женщины выступят против графа единым фронтом, тот не устоит – так рассуждал Фигаро. Не в пример другим камердинерам, Вилим хотел, чтобы его господин женился. Он был слишком уверен в своем влиянии на графа, чтобы бояться его утратить с появлением в жизни Шувалова жены.

Вильгельм Сапрыкин все еще мучился вопросом, ехать ему дальше или повернуть в Москву, когда впереди на дороге показались клубы пыли и послышался шум подъезжающих экипажей. Отчетливо стал слышен стук множества копыт.

– Это кто же там скачет навстречу? – удивился извозчик в барашковой шапке, любопытно вытягивая шею. – Видать, из Обуховского карантина кого-то выпустили! Ишь, несутся… Засиделись, знамо дело…

И в самом деле, навстречу каравану, плетущемуся по Владимирскому тракту, мчалось никак не меньше десяти разномастных экипажей. Поравнявшись с караваном, они замедлили ход, возницы пустили коней рысью.

Внезапно из окна проезжавшей мимо кареты раздался крик:

– Вилимка, черт рыжий! Куда?! Куда тебя несет?! А ну-ка, съезжай на обочину! – Из окна кричала не кто иная, как графиня Прасковья Игнатьевна.

Сапрыкин тотчас свернул на обочину, остановил карету и спрыгнул с козел, подняв тучу пыли. Карета Шуваловой также остановилась.

– Кто это? – успела испуганно спросить Татьяна, выглянув из окна.

– Маменька нашего графа, – громким шепотом сообщил Фигаро, округляя лукавые синие глаза. – Вы, сударыня, не извольте волноваться, положитесь на меня. Сейчас я вас ей представлю.

Графиня была в самом скверном расположении духа. Такой сердитой Вилим ее давно не видел.

– Ты только представь себе, – распахнув дверцу кареты, делилась она со слугой, как со старым приятелем. – Я целый месяц не могу добраться из деревни домой в Москву! Две недели меня продержали в Покрове и еще две недели – в Обухове! Неслыханное самоуправство! И какие там фельдшеры грубияны, ничего слушать не хотят… Я буду жаловаться самому… – Тут она осеклась, очевидно вспомнив, что является матерью декабриста и жалобы ее могут не возыметь прежней убедительной силы. – А где Евгений? Почему он не показывается из кареты? Спит? Болен? – Гнев на ее лице сменился страхом.