– Наголодался, бедняжечка! У-ту-ту, какой крепыш! Хорошо тебя мамка выкормила, брат… – В его близоруких добрых глазах показались слезы. – Ну, ничего, жить-то надо, проживем как-нибудь… Мы тебя тут подкормим и пристроим к хорошим людям. Мальчики у нас нарасхват! Землю пахать надо… Пахарь будешь!

«Пахарь» сидел на коленях у фельдшера, прижавшись к его круглому теплому животу, с жадностью кукушонка заглатывал мякиш и, казалось, внимал каждому слову.

– А еще у нас прорезались два зуба, – продолжал добрый старик, – и мы будем кушать все, что нам дадут… Эге, брат, да ты не прост!

– Пожалуй, нам пора ехать, – встрепенулся Борис, умиленно наблюдавший за идиллической картиной.

– Честь имеем! – заторопился Андрей.

Оба щелкнули каблуками, звякнули шпорами и направились к двери, но их окликнули.

– Погодите, господа! – обратился к ним фельдшер. – А имя?

– Какое имя? – озадачились драгуны.

– Ну как же! Вы спасли мальчика и теперь должны дать ему имя.

– Глеб, – не раздумывая, предложил штабс-капитан. – Пусть будет Глеб Борисович.

– Прекрасно! – воскликнул старик и обратился к малышу: – Ну, что, Глебушка, уже съел свой хлебушко? А у меня еще есть кашка…

Но этой заманчивой кашки господа офицеры уже не увидели. Они вышли во двор лечебницы и направились к колодцу. Обоих мучила жажда. Белозерский набрал полное ведро и, обливаясь, захлебываясь от жадности, выпил почти треть, после чего передал ведро прапорщику. Но Ростопчин не успел даже отхлебнуть – внезапно над ними распахнулось окно, и добрый фельдшер в отчаянии закричал:

– Не смейте! Что вы делаете?! Вода может быть заражена!

– Да бросьте! – махнул рукой Белозерский. – Отличная вода!

– Нет уж, извольте в этом вопросе мне подчиниться, господа! – не унимался старик. – А коли хотите пить – пожалуйте ко мне на чай, скоро поспеет самовар… Холера близко, воду можно пить только вареную, запомните это и друзьям передайте! – И добавил смягчившимся, добродушным тоном: – Ну так что же? Чайку?

Однако чаевничать офицерам было некогда. Пожав плечами, Андрей вылил воду из ведра наземь и заявил:

– В трактире вина выпью! Оно полезней…

…Дальнейшее путешествие статского советника и графа Шувалова было безмятежным и легким и носило тот беспечный характер, который всегда доставляет путешественникам удовольствие и отвлекает от тяжелых дум. Уже перед самой Москвой, когда близился час расставания, Евгений признался:

– Веришь ли, брат Савельев, у меня на самом деле никогда не было настоящих друзей. Думал я, что есть один, да обманулся! Был такой, подполковник Андрей Рыкалов, из-за которого я в Петропавловскую крепость и угодил! На войне я считал его своим самым верным другом, а на поверку он оказался подлецом и завистником. Сам он состоял в тайном обществе, в Союзе Благоденствия, и меня как-то на собрание затащил, только я понятия не имел, куда попал. Мы там сильно повздорили… И представь, в отместку, чтобы меня погубить, он внес мое имя в протокол, в список членов общества, и после во все протоколы вносил! А сам вскоре вышел в отставку и уехал в Америку… Ау, брат, не достанешь его оттуда… А хотелось бы мне в глаза ему взглянуть! – Евгений кусал губы, вновь переживая те страшные дни заточения, когда его таскали на допросы, бессмысленные, оскорбительные, бесконечные. – Ну, это случай, вопиющий к небу, как говорили наши деды… Другие были проще. Скажем, мой кузен Павел, ныне сенатор Головин… В юности он мне казался идеалом и был ближе всех на свете. Каких только достоинств я ему не приписывал, да, по правде говоря, он ими в избытке и обладал! Есть люди, которые всем нравятся, которых все любят… Приветлив, ласков со всеми, блестящ в разговоре, неизменно уместен… И что же? С годами кузен превратился в чинушу, эгоистичного и трусливого… И я не могу ничего иного, как презирать его!