– Что ж, это было очень благородно с твоей стороны, – с удивлением взглянул на друга штабс-капитан.
Борис не винил себя напрямую в гибели той, что безнадежно любила его с детства. Да, он оттолкнул ее, отверг ее нежные чувства, не оставил ей надежды, которую Сильвана, оказывается, питала все эти годы. Да, он был прямолинеен, почти груб, позволил себе даже насмехаться над этой девицей… Но только так можно было привести в чувство чересчур экзальтированную итальянку. «И какая невероятная глупость! – восклицал про себя Борис. – Можно ли было оставаться такой наивной дурочкой!» Он не верил в то, что именно его издевки стали причиной гибели певицы, но все же осознавал некоторую свою причастность к этой неожиданной, трагической развязке. Прочитав в газете некролог, Борис несколько дней не мог прийти в себя. Его мучила совесть. Он даже порывался писать стихи, посвященные Сильване Казарини, надеясь, что их напечатают в ближайшем номере «Сына Отечества». Однако рифмы вылетали какие-то несуразные, сравнения банальные до зубной боли, и в результате выходило нечто шаблонное, неискреннее, вроде панегирика на заказ. Борис Белозерский не умел посвящать стихов Каталине Обольяниновой, позже принявшей сценическое имя Казарини, ни при ее жизни, ни после ее смерти. В конце концов, он вынужден был признать, что не испытывает к покойнице никаких чувств и только зря тратит время. Несмотря на угрызения совести, он в ту же ночь легко и вдохновенно написал сонет, посвященный индийской принцессе. О прекрасной Майтрейи он помнил каждую секунду и хранил ее необыкновенный образ в своем сердце. Наутро он отослал сонет в редакцию «Сына Отечества», и уже к вечеру получил записку от Булгарина, что стихи понравились и будут опубликованы в ближайшем номере.
Однако Борису не терпелось самому прочесть сонет Майтрейи, как некогда он читал свои стихи покойной Лизе Ростопчиной, приводя девушку в трепет и восторг. Он отправил записку кузине, виконтессе де Гранси, с просьбой принять его, но посыльный вернулся с ошеломительной новостью – виконтесса вместе с воспитанницей отбыли в Москву. Это было ударом для штабс-капитана. Борис так надеялся, что индийская принцесса, столь явно обласканная двором и лично императрицей Александрой Федоровной, останется в Царском, и он будет часто с нею видаться, приезжая из Гатчины.
С каждой минутой князь Борис все больше ощущал, что не видеть Майтрейи для него становится мукой. Он испросил в полку отпуск для себя и Андрея Ростопчина, которого не мог оставить в плену его черной меланхолии. К тому же, прапорщик недавно получил письмо от матери, в котором та сообщала о приезде старшего брата, графа Сергея, вернувшегося домой после долгих лет скитания по Европе.
Решено было, что они вдвоем отправятся в путь. Однако Белозерский до конца не представлял себе, какую рану оставила Сильвана Казарини в сердце его друга. Андрей всю дорогу говорил только о безвременно умершей певице и о роковом бале в Царском Селе да осыпал проклятиями шефа жандармов.
Штабс-капитан предпочитал ехать деревенской дорогой, полагая, что мягкая земля полезнее лошадям, чем засыпанное гравием шоссе. Его конь по кличке Преданный служил ему девять лет и считался самым старым в полку. Однако Борис ни за что не хотел с ним расставаться, любил его всей душой и берег.