Доехав до большого села, путешественники решили перекусить в трактире, стоявшем у самой околицы. Они спешились и, так как их никто не встречал, сами привязали коней к кормушке с сеном. В это ранее время в темноватой просторной зале, пропахшей табачным дымом и кислыми щами, было еще малолюдно. В углу одиноко обедал какой-то мрачный бородач. В другом углу два мужичка, уже довольно пьяненькие, братались и лезли друг к другу целоваться. Впрочем, они не слишком шумели. Офицеры, усевшись за стол у окна, заказали подоспевшему сонному половому обед.

– Каждое лето, отправляясь в отпуск в наше подмосковное имение, я изучал все кабаки на этой дороге, – просвещал товарища Белозерский, – и знаю прекрасно, что где можно вкушать, а чего лучше не касаться. Здесь, например, можно было угоститься недурственными печеными петушками…

– Отчего только петушками? – без энтузиазма поинтересовался Ростопчин.

– Да потому, дружище, что курица несет яйца, и режут ее в деревне только, когда она нестись перестает! А петухов в курятнике много не нужно. Оттого и петушки… Как только я отведаю их тут, сразу чувствую – дом уже рядом!

– А меня вот домой не тянет… – признался Ростопчин.

– Неужели? А как же Вороново? – удивился Борис, считавший ростопчинское поместье самым прекрасным местом на земле. Ведь именно там он испытал настоящее счастье, встретил свою первую любовь, а людям свойственно идеализировать места, где они были счастливы.

– Знаешь, дружище, Вороново без отца превратилось в монастырь, последнее пристанище иезуитов, – криво улыбнувшись, ответил Андрей. – Матушка собрала там два десятка девиц, в основном француженок, старых дев и падших женщин. Выстроила католическую часовню. Она бы и собор построила, если бы ей позволили. Святые отцы приезжают из Москвы служить воскресные мессы, исповедуют и причащают девиц. Матушка даже вознамерилась обратить всех своих крестьян в католичество и сама принялась обучать их французскому и латыни…

В своем гневном воззвании, оставленном на воротах пылающего поместья, граф Федор Васильевич Ростопчин написал в двенадцатом году: «…Я по собственному побуждению поджигаю свой дом, чтобы вы не осквернили его своим присутствием. Французы!.. Здесь вы найдете только пепел!» По иронии судьбы и по прихоти супруги покойного губернатора в заново отстроенном Воронове царил исключительно французский дух. Даже крестьяне принудительно обучались языку, который яростный галлофоб Ростопчин всячески изгонял из русской жизни и из собственной лексики. Однако курьезам не суждено было иссякнуть в этом славном семействе. Мужики слабовато продвигались во французской грамматике, зато графиня Екатерина Петровна, разменяв шестой десяток, была вынуждена наконец-то сесть за штудии родной речи, и она вдруг, хоть и коряво, заговорила по-русски. Вдоволь наобщавшись с крестьянами, графиня безмятежно использовала необычные для своей среды просторечные обороты и слова, вроде «ахти», «авось», «кажись», «анадысь». Особое удовольствие ей доставляло слово «посыкнуться», то есть посягнуть, возыметь дурное намерение. Она употребляла его по случаю и без случая. «Да как ты посыкнуть-то посмел на барское добро?!» – выговаривала она конюшему, опоившему лошадь. «В погребе мыши посыкнули на окорок, надоть его в людскую отослать…» Словом, если бы граф Федор Васильевич воскрес, он бы немало удивился такому прогрессу.