Булочку, конечно, пришлось дожевать в ускоренном темпе.

Иначе целоваться было неудобно.

А потом стало ничего так… И целоваться, и шептать снова и снова слова любви и впитывать его признания. По одному на каждый день, что мы провели порознь – он так и сказал.

А потом млеть и стонать под его нежными, томительными, сладкими ласками, не имея возможности подарить ответные, потому как наручники, наконец, были использованы по их прямому назначению.

И пить после ледяное шампанское, сидя в одном огромном пледе и одном маленьком уличном кресле на балконе вместе.

– И что дальше? – спросила лениво, пригревшись на широкой груди.

– Все зависит от того, где сейчас находится твое свадебное платье. И кстати, я забрал те кольца с гравировкой…

Я даже голову оторвала ради такого важного момента.

– Смотрел уже?

– Нет, – он улыбнулся.

– Это хорошо, – я тоже улыбнулась, снова улеглась ему на грудь и прикрыла глаза.

Тем временем

Космический Макс.

Я не знаю, когда в нее влюбился.

Может быть в тот самый момент, когда она требовательно звала бармена и возмущенно сверкала своими глазищами, что я посмел потребовать его первым.

Может быть тогда, когда она встала в лифте передо мной на колени и разговаривала – очень серьезно – с моей ширинкой, а я думал, что лопну от смеха… или лопнет кое-что другое от вожделения.

Может в тот день, когда Кристина смело забралась на эндуро… точнее, когда она пряталась от нас с Лехой по всей тренировочной площадке. Или когда она защищала меня… от моих же родственников. От моего же прошлого…

Или я влюблялся по капле, каждый раз, когда она выкрикивала мое имя на пике наслаждения и отдавалась бескомпромиссно, безоглядно и искренне?

Не знаю.

Но точно знаю, когда я понял, что люблю её.

Нет, не в ту ночь, когда я напился, осознав, что моя рыжая вредина ушла – просто развернулась и ушла. Тогда я еще думал, что у меня все… по-прежнему. Чуть побаливает за грудиной, но пройдет немного времени и боль рассеется. А я снова стану таким, как прежде.

Хотя уже осознавал – не стану. Уж слишком многое показало её присутствие в моей жизни. Слишком много вскрыло… во мне самом. Настолько много, что я послал Снежану… в Лондон, Машку – к деду, а сам, после знаменательного ультиматума, отказался от борьбы за кресло, которое было мне нужно – но не такой ценой.

Испытав в итоге лишь облегчение.

Не потому, что сдался, а потому что осознал наконец, что хорошо, правильно, а что плохо… для меня самого.

Так что даже задумчивый взгляд деда, недоумение моего отца, удивление матери и истерический восторг тети никак не заставили меня сомневаться в моем решении.

Нет, я осознал свою любовь позже. Когда спустя несколько недель после ухода Кристины я поднял голову от бумаг – кажется, последние дни я жил на работе, не хотелось ни в съемную квартиру, ни в свой клуб – и увидел переминающихся с ног на ногу заклятых подружек, которых так невзлюбила рыжая.

Еще удивился, с чего мои сотрудницы выглядят одновременно несчастными – от принятого решения – и вдохновленными им же… Но позже понял. Потому что, перебивая друг друга, они поведали мне удивительную историю. Про одну хорошенькую гордячку, которая, оказывается, заходила однажды ко мне в офис – но я про её визит ничего не знал. И столкнулась с девицами в коридоре и выглядела при этом так… как я выгляжу сейчас.