Батюшка, весь прозрачный от старости, высоким голосом начал читать молитвы. Дьячок размахивал кадилом.

Запел хор: «Со святыми упокой…»

Гроб с телом Ивана Ивановича на полотенцах внесли в склеп и поставили в свежеприготовленную из красного W обожженного кирпича усыпальницу.

Потом были шумные поминки. Дом Кашиных наполнился купцами, чиновниками, монахами, бедными родственниками с обеих сторон, да и просто неизвестными людьми. Кому не хватило места за столом, ждали своей очереди. Нищие, которые сопровождают каждые похороны, остались во дворе — эти знают свое место.

Водка лилась щедрой струей, и с каждой чаркой печаль отходила, как это всегда бывает на наших поминках, все дальше и дальше.

Валентина после долгого воздержания опять напилась до бесчувствия. Под кривые усмешки гостей ее под руки повели в спальню. Она шла, шатаясь и выкрикивая скабрезности.

Николай был мрачен: угнетала его и смерть любимого отца, и тяжелые предчувствия. Почему-то вспомнилось отцовское предупреждение против брака с Валентиной.

Когда за полночь гости разошлись, Николай вдруг почувствовал небывалое отвращение к жене. Он пришел в каморку к Федору Морозову, к которому с детских лет испытывал теплые чувства, и излил наболевшую душу:

— Мне, Федор, так нынче тяжко, а Валентина, словно свинья, напилась. Будто это не отец мой умер и не в доме его сидим, а где-нибудь в трактире… Как она не понимает!

— Эх, хозяин, напилась кума, так рехнулась ума!

— Я, пожалуй, у тебя лягу!.

— Вот-вот, хорошо! На мою постельку, сейчас вам белье свежее принесу. А я у Прохора хорошо высплюсь, мы друзья с ним.

…Когда утром Николай вышел в гостиную, то нашел там Валентину и Василия Ладугина. Они сидели на угловом диване, колени их соприкасались, рядом на маленьком столике стояли графины с вином и закуски.

Увидав Николая, дворник быстро поднялся и хотел выскользнуть в дверь. Валентина, уже изрядно пьяная, удержала его за руку:

— Васька, сиди! Желаю с тобой выпить лафита. А этот — ик! — он мне не указ. Он, Колька, у меня вот тут, в суставе сидит, — и Валентина выставила сжатый кулак. — Ну что, муженек, опять обидишься и сбежишь в… Иди, выпей с нами, приглашаем. Не жалко!

Возле дверей толпилась прислуга. Люди шептались, укоризненно качали головами.

Николай, опустив голову, развернулся, пошел в детскую, поцеловал младшего сына, а старшего взял на руки и на коляске поехал в церковь на позднюю обедню.

…К вечеру Николай вернулся домой, побывав у родственников и покатав сына по улицам Петербурга.

За ужином Валентина сидела тихо, время от времени бросая на мужа виноватые взгляды. Федор Морозов сказал, что днем была у них Фекла Егоровна, которой успели сообщить о фортелях дочери. Та отхлестала чадо по щекам и шибко ругалась, говорила, что если Николай ее из дома выгонит, то и она, Фекла, ее к себе не пустит.

Валентина за столом не выпила и рюмочки.

Николай несколько повеселел, внутренне оттаял. Он думал: «Ведь двое детишек у нас, пора Валюшке и остепениться. Господи, за что я ее так люблю! Ведь когда уезжал в Любань, места себе не мог найти. Почто связалась с этим гнусным дворником? Пусть исправится, все забуду, любые прихоти стану исполнять!»