Улыбка Роуз была как дуновение теплого ветерка.

– Жаль, что вчера тебя с нами не было. У нас был пирог с голубятиной. Грейс мастерица ловить голубей.

Грейс показала, как она ловит голубя и сворачивает ему шею.

На миг все замолчали. Затем последовал неминуемый вопрос.

– Зачем ты сюда пришел? – спросила Роуз.

– Ты меня пригласила.

– Да не сюда. Зачем ты отправился в Лондон? Один? Бежишь? От чего?

– Да, я бежал из Суффолка. Побывала бы там разок, не спрашивала бы. Там живут одни суеверные и злобные тупицы. Понимаешь, мы родом из Франции. Мы в том стаде так и не стали своими.

– Мы?

– Мы с матерью. Пока она была жива.

– А что с ней случилось?

Я пристально посмотрел на Роуз.

– Есть вещи, о которых лучше не говорить.

Грейс глянула на мою руку, сжимавшую ложку.

– Да он дрожит.

– Он, между прочим, сидит напротив тебя, – заметила Роуз. – Обращайся прямо к нему. – Она перевела взгляд на меня: – Я не хотела тебя обидеть.

– Если в обмен за еду и ночлег нужно рассказывать о том, что даже вспоминать больно, я уж лучше буду ночевать в канаве.

Глаза Роуз вспыхнули гневом.

– В Хакни превосходные канавы, сам убедишься.

Я опустил ложку и встал.

– Что, в Суффолке шутить не принято?

– Я же сказал, что я из Франции. И мне не до шуток.

– Так ты чуть что – киснешь? Скисаешь, точно молоко.

Грейс изобразила нюхающую воздух собаку.

– От него даже несет кислятиной.

– Сядь, Том, – сурово сказала Роуз. – Идти тебе некуда. Кроме того, тебе придется здесь остаться, пока не выплатишь нам должок.

В голове у меня помутилось. Я был сбит с толку. Сказывалось напряжение последних трех изнурительных дней: долгий пеший путь и неизбывное горе. Я не сердился на сестер, наоборот, был им благодарен, но стоило мне закрыть глаза, передо мной возникали руки Мэннинга, и возвращалась нестерпимая боль.

– Не одному тебе есть о чем скорбеть на этом свете. Копить в душе обиды и горести – невеликая мудрость. Этого добра везде хватает.

– Прости меня, – сказал я.

Роуз кивнула:

– Да ладно, чего там. Ты устал. И вообще… Спать будешь в комнате мальчиков.

– Мальчиков?

Так называется комната, объяснила Роуз, в которой жили два их брата – Нэт и Роланд; оба они умерли. Нэт в двенадцать лет – от тифа, а несчастный малыш Роланд – от непонятного кашля; ему не было и года. Потом она рассказала о смерти родителей: мать умерла от родильной горячки (обычное дело в те времена), через месяц после рождения Роланда – немудрено, что младенец был таким хилым; отец – от оспы. Девушки рассказывали все это бесстрастными голосами. Однако Грейс призналась, что часто просыпается по ночам: ей все снился малыш Роланд.

– Сам видишь, – заключила Роуз, добавив соли на мою рану, – горя вокруг хватает.

Она проводила меня в отведенную мне комнатку. Там было маленькое квадратное оконце, размером примерно с портативный телевизор 1980-х годов. (В 1980 году я жил в отеле в Сан-Паулу и подолгу смотрел телевизор. Он напоминал мне то квадратное оконце в Хакни.) Обстановка в комнате была скромной, чтобы не сказать аскетичной, но на кровати с набитым соломой матрасом имелось одеяло; я был до того измотан, что эта убогая постель показалась мне желанней, чем королевское ложе под балдахином.