– Это лютня моей матери.

Ее черты смягчились, и злость уступила место замешательству.

– А где твоя мать?

– Умерла три дня назад.

Торговка скрестила на груди руки. На вид ей было лет восемнадцать-девятнадцать. Одета в простое белое платье на шнуровке, на шее красный платок, слева завязанный узлом. Кожа очень чистая – большая редкость в те времена, – только на правой щеке две родинки, одна побольше, другая поменьше, как две луны на небосводе; на носу – созвездие веснушек. Из-под белого полотняного чепца выглядывали растрепавшиеся темные волосы.

Она хмурилась, но в уголках губ затаилась озорная улыбка, готовая пробиться наружу, если бы не с детства внушенный запрет. Должен добавить, что росту она была высокого, на четверть головы выше меня. Только когда я «физически повзрослел», я ее перерос.

– Умерла?

– Да.

Она кивнула. Смерть была делом обычным.

– Ну и с кем же ты остался?

– С самим собой.

– А где ты живешь?

– Сейчас нигде.

– У тебя нет дома?

Я покачал головой, и меня обожгло стыдом.

– Играть умеешь? – Она ткнула пальцем в лютню у меня на спине.

– Умею.

– Тогда, – решительно сказала она, – будешь жить с нами.

– Это невозможно.

К нам подошла девочка с такой же корзиной, как у моей новой знакомой, только целой, и встала рядом. Эту торговку вишней я уже видел на этой улице, только чуть дальше. Я дал бы ей лет десять-одиннадцать. Очевидно, сестры. Те же темные волосы и такой же свирепый взгляд. Какой-то пьяница попытался стянуть у нее вишенку, но она не зевала: шустро отодвинула корзину, испепелив его взглядом.

– Это вовсе не из милости, не надейся, – продолжила старшая сестра. – Будешь жить с нами, пока не расплатишься за фрукты и за корзину. Будешь платить и за постой.

Младшая девица вперила в меня прямой, как стрела, взгляд.

– Это Грейс, – сказала старшая. – А меня зовут Роуз Клейбрук.

– Привет, Грейс.

Она и бровью не повела, лишь обронила, обращаясь к сестре:

– У него странный говор, а несет от него, как от конской задницы.

Потом повернулась ко мне:

– Откуда тебя сюда принесло?

– Из Суффолка, – прохрипел я. Чуть не добавил: «Из Франции», но рассудил, что это лишнее. Суффолк для них – уже заграница.

У меня снова закружилась голова.

Роуз подхватила меня.

– Суффолк? Ты что, из Суффолка шел пешком? Мы заберем тебя домой. Грейс, помоги, не то он упадет. И дай ему вишен. Нам далеко идти.

– Спасибо, – еле слышно прошептал я: мне приходилось заново учиться поочередно переставлять ноги, где уж тут отвлекаться на разговоры. – Спасибо.

Так началась моя вторая жизнь.

Должно быть, я слишком долго простоял под дождиком, прислонясь к стене. Наверно, в этом окончательно обезумевшем городе стоять без движения уже нельзя: он непременно найдет тот или иной способ отомстить ослушнику.

Я и не заметил, как они подошли. Мыслями я витал далеко: вспоминал Роуз, заново переживая перипетии нашей встречи. Вдруг я услышал, как рычит Авраам. Поднял глаза от земли, а они уже тут, передо мной.

Пятеро. То ли подростки, то ли молодые мужчины, то ли не очень молодые мужчины. Они остановились и уставились на меня как на диковину или на музейную статую. Один из них, высокий, накачанный, приблизился ко мне почти вплотную. Другой, из-за спины качка, сказал: