— А для вас это имеет значение? — спросил Северин с беспредельным презрением. — Куда отбываете, ваше высокоблагородие? Чем думаете проживать на чужбине? Дрова заготавливать? Гуталин варить? Или, может, уже кой-какой капиталец составили — из средств подозрительных лиц? Что я там буду делать — это вопрос такой же отдаленный и туманный, как есть ли Бог на небесах. Я лично этого не тороплюсь узнать. Послушайте, вам ли не знать, что нынче тысячи людей воюют не за красных или белых, а только за самих себя? Да, я был обольщен, влюблен в революцию, как и многие интел-ли-генты, но так уж вышло, нашу чрезвычайку с другого хода посетил, не как свой товарищ, а как изменник революции. Я этою дорожкой почти до самого конца прошел, до ретирады, где мне чуть голову на черепки не раскололи. У них все дорожки туда ведут, и даже высоко забраться — не гарантия, а даже и наоборот: чем выше забираешься, тем больше желающих тебя головою в дерьмо обмакнуть. Да и чужой я им, простите, вот именно что классово чужой. В носу ковыряться с детства отучен и вообще пристрастие имею к чистоте, во всех смыслах этого слова. Ну хорошо, положим, я шпион — и на какое же доверие у вас могу рассчитывать? К каким таким сильным фигурам меня вы допустите, в какую же такую тайну тайн? Чумной же, прокаженный. И с Зоей Николаевной — ведь правы вы: какой уж тут венец, когда и на порог не пустят?

— И как же вы надеетесь прижиться?

— С Игумновой-то? — улыбнулся Северин с бесстыдной прямотой. — Да так же, как и вы. В счет благодарности ее папаши за спасение давно уж оплаканной дочушки. Вполне себе устроюсь, полагаю, — и без вас, и без красных. Могу в газетенки пописывать, могу и вовсе ничего не делать. А что до моих заслуг у товарищей, так хоть поверьте, хоть проверьте: за спиной у меня расстрелянных нет. Как солдат воевал, а не по нашим чрезвычайкам.

Он так упорно, неотвязно говорил о себе, будто и впрямь перебирая черепки своей разбитой жизни-веры, что под давлением вот этого уже маниакального упорства застывшая рука Зубатова пошевелилась, сняла с рычагов телефонную трубку и, взвешивающе покачав, прижала ее к уху:

— Машину к подъезду… Для арестованного, да… Не надо конвоя, шофера достаточно… Я выпишу вам пропуск, Северин. На шхуну «Сиам». Садитесь вместе с барышней да поспешите. И вас, Евгений Николаич, не задерживаю… Ну что вы так смотрите? — опять всверлился он в Северина. — Уедете, уедете и даже, может быть, получите свой выкуп за невесту. Ну не могу же я сейчас залезть к Игумнову в карман. А как уж вам жить — вольной птицей или наоборот, — об этом после поговорим.

— Хотелось бы получить револьвер — уж больно обстановка в городе…

Зубатов, простенав, рванул один из ящиков стола и шмякнул по столешнице тяжелым, твердым комом нагана.

К машине они вышли вместе — Северин и Евгений. Извеков, сам не понимая, для чего, схватился за дверцу и сунулся в автомобиль.

— Вам тоже на «Сиам»? — осведомился Северин, не дрогнув ни единой жилкой.

— Мне на Нахимовскую. Слышал? — толкнул Евгений в спину безликого шофера в черной коже.