Что же до самого танка? Ну, вот не нравился он Степану, и все тут! Вроде и ехал достаточно мягко – не привычная «восьмидесятка», понятно, и даже не бээмпэшка, но вполне терпимо, не зря фрицы с балансирными тележками подвески заморачивались, – и места внутри достаточно, и даже с пушкой удалось более-менее разобраться, но все равно не нравился! Или все дело в том, что этот Pz-IV оказался точной копией того, который он собственноручно спалил, едва при этом не отправившись в лучший мир, в Станичке? И перед глазами едва ли не против воли встают недавние воспоминания: вздыбленные взрывом «Ворошиловского килограмма» решетки МТО (вон они, решетки эти самые, буквально в метре за спиной), сквозь которые вырываются клубы подсвеченного горящим бензином жирного черного дыма. А следом – подброшенная внутренней детонацией угловатая башня и кувыркающиеся в воздухе крышки выбитых ударной волной люков, за одну из которых он сейчас как раз и держится…

Сморгнув, Алексеев раздраженно потряс головой: блин, что за чушь в башку лезет?! С чего бы вдруг? Сильно впечатлительным ни с того ни с сего стал? Хреново, ежели так – в его деле подобное однозначно противопоказано. Начнет сомневаться, комплексовать – все, пиши пропало, и сам погибнет, и боевых товарищей подведет.

В наушниках щелкнуло, и, отвлекая от невеселых мыслей, раздался искаженный помехами голос майора Ардашева:

– «Второй», здесь «Первый», внимание. Приближаемся к станице, боевая готовность. Действовать согласно плану, со связи не уходить, слушать команды.

– Понял, «Первый», выполняю.

Спустившись в башню, Степан пихнул в плечо заряжающего, с непривычки закемарившего в душном тепле боевого отделения:

– Подъем, боец! Просыпайся, возможно, немного пострелять придется. Снаряды не перепутаешь? Помнишь, чем осколочный от противотанкового отличается?

– Никак нет, тарщ командир, помню, что показывали, – вскинулся тот, сонно хлопая глазами. – Ужо заряжать?

– Рано пока. Но если начнется, не медли и мне не мешай, когда пушку наводить стану. И это, боковой люк со своей стороны открой да гильзы стреляные сразу наружу выкидывай, – добавил морпех, вспомнив прочитанные в его времени воспоминания ветеранов: иди знай, как у фрицев с вентиляцией и работает ли она вообще? В смысле, включена ли? Танкисты из них те еще, только угореть по собственной глупости не хватало.

– А это-то зачем? – окончательно проснувшись, искренне заинтересовался бывший пленный, возясь с замком двустворчатого бортового люка.

– Чтоб дыма не надышаться и сознание не потерять, вот зачем! Все, вспоминай матчасть, я пока наверху посижу, понаблюдаю. Смотри только снова не задрыхни, иначе самого себя проспишь да и всех нас заодно…

Снова высунувшись из башни, морпех поправил сползшую набок от удара о закраину люка немецкую каску. Привычных танкошлемов у фрицев, к его несказанному удивлению, не имелось – как выяснилось, вместо них использовались либо уже отмененные к этому времени береты, либо самые обычные пилотки, поверх которых надевались наушники. Нет, это Степан не информацией из будущего в очередной раз воспользовался – один из танкистов, когда орудийным прицелом пользоваться обучал, пояснил. Поначалу старлей хотел просто остаться во флотской ушанке – кто там в темноте разглядит? Зато и удобно, и тепло, и от ударов башкой об броню защищает, поскольку Леха Гускин, вполне возможно, до войны был прекрасным трактористом, но вот с танком он пока что управлялся, мягко говоря, так себе. При движении по прямой все шло вполне нормально, а вот на поворотах или при переключении скорости мотало – мама не горюй. Но по здравому размышлению передумал: вот как раз из-за подобных мелочей – «кто там в темноте разглядит» – все проблемы и начинаются. Найдется кто-то излишне глазастый, заметит явное несоответствие в облике торчащего из люка панцермана, всполошится раньше времени – и привет.