– Можешь не сомневаться, они постараются вернуться к секретности и угнетению, как только сумеют.

– Ты ошибаешься, – произнес я тихо и твердо. – Точно знаю, что ошибаешься.

– Допустим, ошибаюсь. И все равно нужны и другие перемены. В Городе не осталось никого, кто бы не понимал, что наша жизнь под угрозой. Мы крадемся по земле исподтишка, как воры, и тем самым лишь умножаем угрозу. Пришла пора наконец остановиться.

– Виктория, ты просто не…

– Ты только взгляни на разрушения! Убито тридцать девять детей! А убытков и не сосчитать!.. Неужели ты веришь, что мы способны уцелеть, если местные будут нападать на нас снова и снова?

– Все улеглось. Мы контролируем обстановку.

Она покачала головой.

– Не так уж важно, как обстоит дело сию минуту. Я говорю о перспективе. Все наши беды оттого, что Город перемещается. Это само по себе чревато опасностями. Мы вторгаемся на земли, принадлежащие другим, мы покупаем рабов, чтобы они настилали рельсы, мы вымениваем женщин и заставляем их спать с людьми, едва им знакомыми. И все ради того, чтобы Город двигался, двигался, двигался…

– Город не может остановиться, – заявил я.

– Вот-вот! Ты уже стал частью системы. Всегда одно и то же, всегда это тусклое, сухое заявление, и никто даже не пытается взглянуть на вещи шире. Город должен перемещаться, Город должен перемещаться… Почему? Разве движение может быть аксиомой?

– Это аксиома, Виктория. Мне известно, что будет, если Город остановится.

– И что же такое будет?

– Город будет разрушен, и мы все погибнем.

– А чем ты это докажешь?

– Ничем. Но мне известно, что это так.

– Убеждена, что ты заблуждаешься, – ответила Виктория. – И не я одна. Буквально вчера и позавчера я слышала, и не раз, как о том же говорили другие. Люди умеют думать сами, без подсказки. Они побывали за Городом, осмотрелись вокруг. Мы жили бы в мире и покое, если бы не риск, который мы навлекаем на себя сами.

– Но послушай, – вставил я, – зачем нам рассуждать о таких общих проблемах? Я хотел поговорить о нас с тобой.

– Одно вытекает от другого. То, что случилось с нами, неразрывно связано с обычаями Города. Не будь ты гильдиером, мы с тобой могли бы ладить и по сей день.

– Как ты думаешь, есть еще хоть какая-нибудь надежда?..

– А ты бы хотел?

– Не уверен, – честно признался я.

– Это попросту немыслимо. Для меня, по крайней мере. Я не могу примирить свои убеждения с твоим образом мыслей. Мы ведь пробовали, но система разъединила нас. И кроме того, я теперь живу с…

– Что-что, а это я знаю.

Она бросила на меня пристальный взгляд, и в ее глазах, как в зеркале, я увидел всю глубину пропасти, что пролегла между нами.

– Ты во что-нибудь веришь, Гельвард?

– Прежде всего в то, что система гильдий, при всех ее недостатках, в основе своей разумна.

– И ты хочешь, чтобы мы снова жили вместе? Жили наперекор тому, что наши убеждения исключают друг друга? Из этого просто ничего не получится.

Да, мы действительно изменились – не она одна, а мы оба. Она была права: гадать, что могло бы произойти при каких-то иных обстоятельствах, не имело смысла. И не было способа наладить наши отношения.