– Наверное.

– Он говорит, что фашисты – человеческая пыль[25]. – Пере энергично закивал. – Он совершенно прав.

– А что бы они подумали про вас, Парсонс? – спросил кто-то.

Они сели за стол, к которому подали тяжелое овощное рагу, приправленное одной лишь солью. Парсонс глубоко вздохнул, черпая силу из окружающих земель, испятнанных колдовством.

«А они хоть понимают, что что-то случилось?»

Он сидел на вилле Эйр-Бел с художниками и радикалами, писателями, так называемыми философами, которых американцы, чье сердце обливалось кровью, хотели вывезти из Франции. «Что я здесь вообще делаю?» Он в отчаянии посмотрел на свою еду.

– Иностранцам нужно постоянно носить при себе семь листов бумаги, – тем временем говорила Мэри Джейн Голд.

Почему она так на него смотрит? Он что, дал ей повод это сказать? Джек потерял счет времени.

– Да что вы говорите, – проговорил он. – Какое безумие.

– Вариан говорит, вы ученый.

– Да. Я работаю с… – Он взмахнул рукой, что-то рисуя в воздухе. – С ракетами.

«Я делаю бомбы, которые летают на греческом, мать его, огне. И вы меня за это поблагодарите».

– А вы знаете, что наши гости создали колоду карт? – спросила Мириам.

– Об этом я не знал.

– Да, – сказала Ламба и рассмеялась. – Мы с вами поиграем.

Оказавшись в ловушке в своей марсельской глубинке, этом преддверии ссылки, сюрреалисты устроили картографический бунт – нарисовали колоду с совершенно новыми мастями. Черные звезды символизировали сновидения; черные замки и замочные скважины – знание; красное пламя – желание и колеса – революцию. На лицевой стороне каждой карты они запечатлели тех, кого любили: де Сада, Алису, Бодлера, Гегеля, Лотреамона.

– Идут разговоры о том, чтобы в конце концов их напечатать, – с усилием произнес Фрай.

– Игра – это сопротивление, – сказала Ламба с сильным акцентом.

«Так вот как вы бунтуете? – Парсонс понял, что отвращение читается по его лицу. В городе, полном гестапо, доносчиков, фашистов, бойцов… – И это все?»

Бретон наконец-то взглянул на него, с вызовом.

– Я видела в городе двух мальчиков, – говорила кому-то Мириам. – Каждый нес на спине по две скрещенные удочки. Понимаете? Deux Gaulles[26] – это каламбур, де Голль. Они заявляют о своем несогласии.

«Заберите меня отсюда», – подумал Парсонс.

– Что именно привело вас к нам, мистер Парсонс? – сварливо спросила Мэри Джейн. – Вы выбрали очень странное время для путешествий.

Парсонс не мог уследить за всеми гостями вечеринки, хотя их имена, опыт и философские позиции объявляли ему в манере, которая казалась издевательской.

Когда чуть позже появился худощавый молодой человек с жестким лицом, Мэри Джейн вскрикнула от радости и поспешила к нему. Мириам собралась было встать, устремив в спину подруге сердитый взгляд, но Вариан Фрай, хоть он и нахмурился при виде вновь прибывшего, положил ладонь поверх ее руки, удерживая женщину на месте.

Раймон Куро, рука об руку с Мэри Джейн, окинул комнату медленным взглядом. Бретон поджал губы и отвернулся.

– Я сказал Андре, что вы спрашивали про Итель Кохун, – раздался голос Фрая. Имя привлекло его внимание. Бретон, на миг сосредоточившись на американце, кивал ему. Он заговорил, и Фрай перевел: – Она приходила навестить его некоторое время назад. Вот почему он поместил ее работу в этот маленький том.