— Затем, что ты не парень. — Хуккан осклабился и вдруг фыркнул. — Меня не проведешь. Не знаю, что у Скарра на уме, а только я давно заподозрил. Я ведь с твоим отцом дружил, мы с ним вместе не в одном бою мечи тупили. И тебя я видел в тот день, когда ты родилась, только вас двое было, ты и твой брат, вот я и думал раньше, что померла девчонка. Тебе еще двух лет не исполнилось, когда пришел черный мор. Много народу тогда поумирало, почти что больше, чем осталось. Твои отец и мать умерли в один день, а еще бабка, а еще братишка… Вот Скарр и решил растить из тебя парня себе на смену, не так, что ли? Благо имя тебе досталось подходящее, равно годится что парню, что девке…

Юмми сжалась, как от удара. Екнуло сердце, и голос внезапно стал хриплым, как карканье вороненка:

— Ты… расскажешь всем?

— Мне-то какое дело, — насмешливо буркнул Хуккан и, помолчав, добавил серьезнее: — Почему я должен думать за Скарра да за вождя? Я охотник и воин, у меня своих забот полон рот. А ты не бойся. Я никому не скажу.

— Пить хочу, — пожаловался Юрик.

Витюня только покряхтел в ответ. Пить и ему хотелось, да что толку? Поди найди воду в кромешной черноте — только зря туземцев рассмешишь да ноги поломаешь.

— А мясо у них тухлое, — сказал Юрик, мучаясь отрыжкой.

— Сушеное.

— Сухое и соленое, а все равно тухлятиной отдает, а этим хоть бы что, лопали и не давились. Как они это едят, а? Воняет же.

— Ты тоже ел, — напомнил Витюня.

— С голодухи и ежа со шкурой сожрешь. На халяву хлорка — творог. А вот лепешки у них ничего, только пресные…

— А ты хотел соленых?

Юрик вздохнул и несколько секунд не мог выдохнуть. Соленых! Вот гад… Ладно бы издевался штангист — так ведь нет, спросил совершенно простодушно!

Он с трудом сглотнул комок слюны. Сначала он завидовал неприхотливости аборигенов, легко обходящихся без еды и воды, потом начал злиться. Единственно гордость не позволяла ему пристать к туземцам с претензией: мол, хоть утопите, сволочи, но дайте напиться!

— Супермены хреновы, верблюды…

— Тихо, — сказал Витюня.

— А что?

— Молчи.

Вдали внятно громыхнуло. Пронесся и стих порыв ветра, скрипнула поблизости корявая сосна.

— Гроза будет, — оживился Юрик. — Слышь, Носолом? Может, еще попьем водички.

Витюня уже не в первый раз успел пожалеть, что сообщил нахальному мозгляку свою фамилию. Ох, допросится он когда-нибудь…

— Я Ломонос.

— А я что говорю? Поищи-ка лучше ямку в скале. Найдешь — мусор выкинь.

— Зачем?

— Воду куда набирать будешь — в валенки?

— В твой шлем.

— Ага. Ты сперва подкладку понюхай.

Громыхнуло сильнее. Туча уверенно пожирала искры звезд. На западе резвились молнии.

— Ох и польет сейчас…

— Угу, — отозвался Витюня.

— Ты лом-то не бросай. Может, у туземцев полагается во время грозы жертвы приносить какому-нибудь Перуну или этому… забыл, как его… Пригодится отмахиваться.

— Угу.

— И не выставляй его острием вверх. Опусти.

— Почему?

— Громоотвод потому что.

Витюня не успел сообразить, есть ли в словах Юрика резон или нет. Ни с того ни с сего закололо в пальцах, и по черепу поползла кожа, словно скальп решил вдруг зажить своей самостоятельной жизнью. На острие лома с сухим треском зажглось голубоватое пламя.