Я поняла, что попытка оправдаться взволновала ее, и решила направить беседу в более спокойное русло. Я рассказала ей о Руперте, о том, как быстро он постигает новые знания, уверенная, что разговор о сыне заинтересует ее, но во время моего рассказа я заметила, что она лишь бессмысленно смотрит на стену за моей спиной, и, когда я остановилась, она продолжала молча сидеть и смотреть в пустоту.

Я решила поговорить на другую тему, чтобы справиться со своим недоумением. Эта женщина была слишком больна (или одурманена алкоголем), чтобы связно говорить. Поэтому я, как можно мягче, завела разговор о Семи Очагах, о том, каким странным показалось мне это место и как поразило меня своей таинственной красотой.

Она оживилась:

– Да, да, поначалу и мне оно показалось очень странным, – лихорадочно согласилась она.

– А где вы жили раньше, миссис Ле Гранд?

– В Саванне. Там был мой дом – в Саванне. У меня был такой замечательный дом, мисс Сноу. Только тетя Мари, и слуги, и я. По ночам, пытаясь заснуть, я представляю себе цветущие жасмины, что росли у нас в саду. Они были такие свежие и душистые… – Ее голос затих.

– Вы часто бываете там?

Снова эта жуткая гримаса.

– Часто? О нет. С тех пор как умерла тетушка Мари, нет. Только представьте, мисс Сноу, в моем доме теперь живут какие-то люди. Совсем чужие, я их не знаю. Я всегда мечтала о том, что мы с Рупертом вернемся туда. – Она с мольбой подняла на меня опустошенные глаза. – Теперь мы никогда не сможем туда вернуться…

Она сидела, безутешно глядя в пространство, потом вдруг встала, подошла к столу и вернулась с маленьким портретом, облеченным в позолоченную рамку, который положила мне в руку.

– Посмотрите, – сказала она, – это я в день свадьбы с Сентом. Вы не находите, что я была недурна?

Я взглянула на юную девушку с ямочками на щеках и увидела огромную разницу между ней и одичавшей женщиной, которая сейчас ждала моего ответа.

– Вы были прелестны, – сказала я ей, и действительно это было так, если миниатюра говорила правду.

Она чуть не выхватила ее из моей руки, держа перед собой, жадно вглядывалась в свое изображение, а затем проговорила своим торопливым голосом:

– Я была самой красивой в Саванне, и самой счастливой, как теперь я это поняла. Тогда я об этом и не знала. Знаете, я не была знакома с жестокостью, никогда не слышала ни одного грубого слова. Я даже не знала, что жестокость существует на свете. Меня окружали только моя тетя Мари и слуги, и по утрам, когда старый Бенбоу приносил мне шоколад, я могла лежать в постели и смотреть, как цветут за окном жасмины. – Она подняла глаза от портрета и, не мигая, посмотрела куда-то вдаль. – Когда мы с Рупертом вернемся туда, я снова буду счастлива, правда?

Я заверила ее в том, что это правда, как утешают несчастного ребенка, и попыталась отвлечь ее от мыслей о прошлом, заговорив о другом. Как насчет Рождества, спросила я. Устраивать ли елку для негров – приготовить ли подарки для малышей Таун? Она должна посоветовать мне, ведь в здешних краях все эти вопросы решаются по-своему.

Но снова она не слышала меня. Мне стало неприятно, когда я заметила, что в глазах ее блеснул какой-то огонь. В них появилось что-то коварное, граничащее с безумием, от чего я быстро встала и собралась уходить. Но ее худая рука вытянулась и поймала меня за юбку.