– Их будет обрабатывать множество батраков…

– И вы будете их сечь кнутом, если они станут лениться?

– Все, что нужно, – это немного денег. Купить новый плуг и починить мельницу…

Тут он расхохотался, и смех его был уже не такой веселый.

– На такие вещи вряд ли найдутся деньги, Эстер Сноу. Тогда как столы должны ломиться от угощений и вина. Без этого мы, южане, никуда. Мы помешаны на роскоши, а без необходимого мы можем обойтись.

Я нетерпеливо воскликнула, но он остановил меня поднятой рукой:

– Но я верю, что вы справитесь, Эстер. Вы решили поправить здесь дела. Много-много дней уже никто и не помышлял об этом.

– Но тот, у кого такое хозяйство, как Семь Очагов, должен работать не покладая рук.

Он пристально смотрел на меня в сгущающихся сумерках. Наконец промолвил:

– Рыба всегда гниет с головы, Эстер. Запомните это.

Сначала я не поняла, что он хочет этим сказать, а когда до меня дошло, я была раздосадована тем, что он так безответственно критикует своего брата, который несет такое бремя. Так я ему и сказала.

Он рассмеялся над моими словами горьким смехом:

– Сент несет тяжкое бремя? – Губы его искривились. – Это что-то новое!

– И никто ему не поможет, ни вы, никто другой, – продолжала я. – Его жена еще одно неразумное дитя у него на руках.

Минуту он стоял молча. Затем вскочил на Сан-Фуа и посмотрел на меня сверху вниз.

– Когда она приехала в Семь Очагов, – медленно произнес он, – на свете не было существа прелестней. – Он взял вожжи. – Будьте к ней добры, Эстер. Во всем доме у нее нет ни одного друга.

– Нет друга? – воскликнула я. – А ее муж, ребенок, свекровь – и разве вы не друг ей?

Он смотрел в сторону болот на лиловую линию горизонта.

– Да, – сказал он, – я пошел бы за ней прямо в ад, босиком. – Затем внезапно он повернул Сан-Фуа в сторону леса и скрылся в сумерках. Я осталась на пристани с Рупертом, сонно хныкающим мне в подол. И спускаясь к причалу, где в лодке нас ожидал Вин, я все раздумывала над словами Руа.

Уже прошла осень и наступила зима, дни стали прохладными, а те слова Руа время от времени вспоминались мне, и каждый раз я думала, что, когда будет удобный случай, я постараюсь продемонстрировать свое доброе отношение Лорели Ле Гранд. Но, прежде чем такой случай подвернулся, я поняла, что Лорели не без подозрения относится к моему присутствию в доме. Однажды, отвернувшись от шкафа с бельем, я заметила, что она стоит в дверях комнаты, в которой я работала, и не мигая смотрит на меня. И когда я объяснила, что отбираю белье, которое Марго должна починить, ее рот скривился, как мне показалось, в презрительной усмешке; и после, что бы я ни делала по дому и где бы ни работала, постоянно видела, как тонкая фигура ее маячит около.

Старая Мадам была настроена по-другому, хотя я знала, что она в курсе того, как все постепенно переходило под мое руководство. Но с ней не было проблем; прожорливая старуха, казалось, еще больше расслабилась в своей праздности, получая удовольствие от того, что в доме стало гораздо больше комфорта, которым она теперь могла наслаждаться. Но потому ли, что ей действительно нравилось, что в доме стало уютнее и она подчеркивала это, или потому, что она видела, как это настораживает невестку, но заметила, что она, ненавидя молодую женщину, изводит ее этим. Иногда их вражда, большей частью сдерживаемая молчаливым негодованием, прорывалась наружу. Часто, укладывая Руперта спать, я слышала хохот Лорели (это был безумный хохот), который доносился из гостиной в ответ на что-то сказанное ей Старой Мадам; и однажды, спускаясь по лестнице, я увидела, как мимо меня промчалась Лорели, дыша тяжело, как загнанное животное. Но, войдя в гостиную, я застала Старую Мадам неподвижно сидящей у огня, в состоянии полнейшего покоя.