Я не могла работать в такой грязи. Велев Руперту обождать, я отправилась на кухню за метлой, ведром воды и тряпками. Марго, когда я попросила все это, взглянула на меня с таким презрением, словно мое намерение делать такую работу сильно уронило меня в ее глазах. Тем не менее она снабдила меня всем этим, и, вооруженная таким образом, я вернулась в классную и с жаром принялась за уборку, предварительно подоткнув юбку за пояс, чтобы уберечь ее от пыли, поднявшейся столбом.

Руперт, облокотившись на стол, наблюдал, как я обернула тряпкой метлу и опустила ее в ведро с водой.

– Что это вы собираетесь делать?

– Я собираюсь вымыть пол этой мокрой тряпкой и протереть плинтуса.

В его глазах я увидела то же выражение, что и у Марго, как будто он глубоко запрезирал меня. А когда я предложила ему взять другую тряпку и протереть стол, он наотрез отказался:

– Пусть этим занимается Марго.

– Но Марго занята по дому другими делами. Но он был тверд.

– Это негритянская работа.

Я вежливо поздоровалась с ней и была бы не прочь остановиться и поболтать, она показалась мне интересной особой. А кожа ее отливала как новая медная монета, гибкое тело безупречно сложено, ее фигура в дверном проеме напоминала статуэтку какой-то обольстительницы, отлитую из меди.

Но хотя она и ответила на мое приветствие довольно учтиво, к беседе она не располагала, и я прошла дальше.

– А кто эта женщина? – спросила я Руперта.

– Это Таун.

– Она тоже работает в вашем доме?

– Таун вообще не работает, – ответил он, затем спокойно добавил: – Таун – сука.

Хотя я и не одобряла подобных выражений, но не смогла удержать улыбку. Наверное, этот своенравный наглец обижал ее детей и получил от нее хорошенько. Ее уверенная фигура лучше всяких слов говорила о том, что с ней шутки не пройдут. Но по дороге к дому я задумалась над его словами. Я знала, что дети только повторяют то, что слышат от взрослых, и, поднимаясь по ступенькам, ведущим в дом, я размышляла, кто же в Семи Очагах так обзывал Таун.

Но солнце было уже высоко, и пришло время заняться уроками. Я поймала себя на том, что ждала этих занятий с большим нетерпением. Руперт во время прогулки удостаивал меня такой информацией о птицах, животных и растениях, которая говорила не только о его наблюдательном уме, но и об отличной памяти. Несомненно, при должном обучении он бы развивался очень хорошо.

– Лучше я сама сделаю это, чем буду жить в грязи.

– Вот как? – Его удивление было неподдельным. – Значит, вы не леди?

– Не говори ерунды, Руперт. – Я говорила резко, так как меня задело его отношение.

– От этого у вас такие смешные руки, да? Я остановилась и посмотрела на свои руки.

– Разве они смешные?

– Да, у моего папы руки гораздо белее и мягче.

Я пригляделась к своим рукам и подумала, что он прав. Мои руки были знакомы с тяжелой работой. Но они были вполне изящной формы и по крайней мере не такие беспомощные, как ручки Старой Мадам. И я подумала, что, сколько себя помню, этими руками я зарабатывала себе на жизнь.

Я оперлась на ручку метлы и серьезно заговорила с Рупертом; меня возмутило, что этот юнец с таким презрением отзывается о честном труде.