— Что вам? — холодно спросил президент, которому явно было не по себе в присутствии посторонних.

Директор ФСБ, выходивший из зала совещаний последним, оглянулся, но, не посмев вмешиваться, был вынужден затворить за собой дверь.

— Ваш шеф будет вами недоволен, — заметил президент.

— Моя работа заключается не в том, чтобы нравиться шефу, — сказал Второй.

— А в чем же она заключается? В подборе и подготовке кадров, которые позволяют террористам гулять на свободе?

— Из моих непосредственных подчиненных никто Темногорской не занимался, господин президент. Все из других ведомств. Включая подполковника ВДВ.

— Вы остались, чтобы свалить вину на других?

— Я остался, чтобы вы знали: подполковник ВДВ, засланный к Темногорской, лучший из лучших. Если он жив, то все может измениться.

— Допустим. — Президент искоса взглянул на Второго. — Что из этого следует?

— Из этого следует, что время терпит, господин президент. Не предпринимайте поспешных шагов, которые могут оказаться опрометчивыми. Надо выждать.

— Выждать? Как долго?

Глядя президенту в глаза, Второй молча покачал головой. Он не знал. Никто из смертных не знал этого.

— Ладно, — сказал президент. — Я подожду.

Не произнеся больше ни слова, он протянул свою сухую, тонкую ладонь. Второй осторожно ее пожал.

Сидя рядом с Темногорской, Антонов прилагал всю силу воли, чтобы перебороть подступающую апатию. Он был как одинокий человек, затерявшийся в океане и уставший плыть, потому что потерял ориентиры. Голос разума, убедительный и рассудительный, призывал опустить руки. Сдаться казалось делом простым и совсем не страшным. Ты перестаешь барахтаться и подчиняешься неизбежному. Разве не в этом состоит мудрость?

«Нет, — шептал другой, тихий, но полный страсти голос. — Сдаться теперь — означает предать. Предать не только других. Себя самого. А это не каждому под силу».

«Не раскисать, — приказал себе Антонов. — Пока жив, надо жить, а там видно будет».

Бросив взгляд в сторону Павлины, он незаметно подмигнул ей. Этого было достаточно, чтобы несчастное выражение исчезло с ее лица, как исчезает тень, когда проглядывает солнце.

Темногорская заканчивала трапезу, поданную ей на трех здоровенных подносах. Пленникам было предложено печенье и сыр, но они отказались, поскольку подразумевалось, что их станут кормить из рук, как диких животных. Есть, конечно, хотелось сильно. Сознавая это, Темногорская поужинала с особым аппетитом.

— А вы напрасно не захотели подкрепиться, — сказала она, вытирая губы салфеткой. — Этот ужин мог бы стать последним в вашей жизни.

— Уж лучше завтрак, — сказал Антонов.

— Подозреваю, что утром вас уже не будет в живых, — улыбнулась ему Темногорская. — Казнь над вами обоими начнется сразу после церемонии отречения, а оно не за горами.

— А если президент откажется выполнить условия ультиматума?

— Тогда не будет ни президента, ни страны, которой он правит, ни всего остального. Зачем мне мир, в котором все идет не так, как мне хочется?

— Не стоит прогибаться под изменчивый мир, — пробормотал Антонов стихи Макаревича, — пусть лучше мир прогнется под нас.