Поцеловала Емельяна в уголок глаза, подлизываясь, и опять уютнее разместилась у него на груди.

— Прости Емель, я не специально так неадекватно на все реагирую…

— Знаю, Кать. Знаю, — он погладил меня по голове, — если бы только мог подобное предположить, сам бы давно тебе какой-нибудь клад подкинул. Ну или выигрыш в лотерею организовал.

Я рассмеялась. Умеет он разрядить обстановку у меня.

— Поможешь мне выяснить стоимость червонцев и продать их? — опять оживилась я, заерзав у него на коленях и заглядывая в глаза. — А то я…

— Мы не будем их продавать, Кать, — отрезал Емельян очень серьезно, и я зависла.

В смысле?

— Что? Почему? — я села ровно и напряглась, как струна, внутренне готовясь спорить.

— Потому что эта находка твоей, а значит и нашего ребенка семьи, — принялся он объяснять мне свою точку зрения, и я офигела от того, что сама про это эгоистично не подумала. — Поэтому мы не станем его лишать ценностей только потому, что у мамы во время беременности шалили гормоны.

Я прямо растерялась, а еще устыдилась. Если так рассуждать, то я действительно собираюсь сделать несусветную глупость. Если мой ребенок об этом узнает, даже не берусь предсказать, простит ли. Ведь я ценности не на кусок хлеба меняю… Закусила палец, силясь принять правильное решение…

— А что же тогда? Как мне?.. — никак не получалось сформулировать мысль, и я заблеяла, как овечка.

— Тебе — никак. — В Эмиле опять заговорил диктатор, но сейчас я ему обрадовалась. Он был мне просто необходим! — Кать, я принял твердое решение: мы женимся с тобой как можно скорее — это раз. Два — ты все-все, что у тебя на уме: с кем-то поговорила, что-то услышала, придумала — сразу говоришь мне, а я решаю вопрос, иначе мира в нашей семье не будет.

— Ты опять командуешь! — из вредности возмутилась я, хотя внутренне с ним была полностью согласна.

— Да. И буду дальше командовать, смирись. Только помни, что делаю я все не для своей выгоды, а на благо нашей семьи.

Опять ударилась в сомнения, и захотелось разреветься от бессилия. Ну что же я такая сейчас противоречивая-то, а?

— Но я так не хочу, я тоже хочу принимать участие в решениях, — сквозь слезы выдавила я.

— А ты принимаешь и будешь принимать, — он прижал меня к груди и заговорил ласково-ласково, как с ребенком, — но в ближайшие месяцы последнее слово будет за мной, как за более адекватным членом семьи…

Я стукнула его по плечу, но тут же рассмеялась, а потом вздохнула.

— Наверное, ты прав, я сейчас плохой адекват, — признала с грустью, — сочувствую тебе очень и надеюсь, что про женитьбу ты пошутил.

— Нет, не пошутил. И я люблю тебя такой, какая ты есть…

У меня в глазах потемнело и пульс застучал в висках.

— Что? — сдавленно прохрипела я, подскочила с его колен и прижала руки к груди. — Любишь?

Емеля тоже встал, шагнул ко мне и произнес, глядя в глаза:

— Да. Люблю. Очень. А еще верю, что вместе мы со всем справимся. Только очень прошу: не мешай мне делать нас счастливой семьей, — на этих словах он вытащил из кармана красную коробочку, открыл и опустился передо мной на одно колено.