Удивительные истории о мужчинах

Зябко. Туман такой густой, что не сразу понятно: то ли это подводная лодка плывет по морю, то ли аэростат летит по облаку. Спереди — ни зги, сзади — ни зги, по левому борту едва виден красный ходовой огонь, по правому зеленый — чуточку лучше, но кому они светят? Внизу моря будто и нет, хотя им пахнет, и оно там точно есть и даже иногда плещется по бортам, но звук не такой, как обычно, а глухой, посторонний, где-то должна быть полная луна, и она наверняка где-то и есть, и можно даже показать пальцем в ту сторону, сверившись с картами: показать можно, а вот увидеть — нет.

Старпом на мостике страдает: он же не привык ждать милостей от природы, а тут природа возьми да и расставь все по местам: извините, мол, товарищи военморы, но у меня сегодня меланхолия, и сколько вы ни стреляйте в меня своими красными ракетами, а я буду хандрить, спасибо за внимание. До свидания — вот вам, кстати, еще белый туман.

На резине конденсируются капли, и оттого резина кажется жирной — капли сидят на ней плотненько, пузатенькие такие, дрожащие. Прозрачные. И, если тронуть их пальцем аккуратно, чтоб не раздавить, они тут же срываются вниз по покатому борту рубки и весело исчезают в тумане, оставляя за собой пунктирные следы из махоньких таких капелек, своих, видимо, детишек. Но в воздухе сыро, и долго с капельками не поиграешь. Вахта началась недавно, но все уже успели и вдоволь наговориться, и всласть намолчаться, и делать-то больше нечего, кроме как следить за курсом.

— Боцман, на румбе!

— Проходим двести семьдесят, ложимся на курс триста!

— Есть, боцман!

Скорость маленькая, и лодка слушается руля неохотно — поворачивается на новый курс долго, по сильно пологой дуге. Вверху висит огрызок флага, периодически просыпается и лениво хлопает, брызгаясь водой. Надо бы не забыть штурмана взбодрить по этому поводу: меньше половины уже осталось от синего креста — никакой солидности.

Вахтенный офицер тянется к рычагам «Тифона» и «Сирены».

— Ну-ка, дай-ка я! — отодвигает его старпом.

Хоть вахтенный офицер и минер, с подачей сигналов он точно справился бы и самостоятельно, но старпому невмоготу рулить кораблем и не рулить им одновременно от невозможности и бесполезности этого занятия. Хоть бы врезался кто, и то веселее было бы!

Сначала два раза «Тифон»: басовито и низко, так, что вибрируют пломбы и дрожат напуганные капли на стекле, а рулевой морщится и оборачивается в сторону мостика — ревет ведь у него над головой; потом «Сирена», тоже дважды, но высоко, визгливо, будто захлебываясь в истерике, — рулевой снимает перчатки, хлопает себя по мокрым карманам тулупа и, отыскав сигареты, закуривает. Пару минут тишина — все слушают, не отзовется ли кто, и на миг кажется, что отзывается, — старпом даже сдергивает шапку, чтоб лучше слышать.

— Да? — спрашивает он у минера.

— Нет. Эхо вроде.

— Да, вроде как оно. Один черт, не понять ни направления, ни дистанции. Ты там куришь снова?

— Нет, что вы, Сей Саныч!

— Дым откуда?

— Из ушей! Дудите там как не в себя! Мозги лопнут уже скоро!

— Откуда у тебя мозги? Были бы мозги — пошел бы в военное училище, а не сидел бы рулевым всю жизнь!

— А рулевым тогда кто бы сидел?

— Тоже верно, — кроме тебя, и некому. Хоть ты и без мозгов. Чаю будешь?

— Можно, да.

— Ну сбегай вниз и мне заодно сделай.

— И мне. — Минер топает по коротенькому трапу сверху, подменить рулевого. Лишние слова им не нужны — все и так знают, кто, что и когда делает.

— На румбе двести девяносто, ложимся на триста. — Боцман знает, что минер это тоже знает, но порядок на то и порядок, чтоб все было в порядке.

— Есть двести девяносто на триста. Мостик на румбе двести девяносто, ложимся на триста!

— Есть, смену рулевого разрешаю!

Хоть за чаем сходить, хоть на абордаж сбегать, а все должно быть так, как должно быть, а иначе какой же это Военно-морской флот? Это разве что мотострелковое подразделение, набранное двадцать восьмого декабря из скрывавшихся ранее резервистов.

— БИП мостику! — кричит старпом в переговорное устройство.

— Есть БИП! — голос у БИПа ленивый, расслабленный в тепле и мерном жужжании центрального.

«Спит, сука!» — думает старпом.

— Обстановка?

— Горизонт чист!

— Спишь, сука?

— Никак нет, мостик!

— Смотри у меня! И если что там — сразу доклад! Немедленно! Как понял?

— Есть доклад немедленно.

— Спит там, сука, представляешь? — кричит старпом минеру.

Минер встрепенулся: тоже задремал, — внизу так же холодно, как и на ходовом мостике, но хоть не так сыро и лампы вон светят, а от них кажется, что теплее. На румбе — триста пять градусов, проскочил курс, тихонечко руль влево — авось не заметят.

— Мостик, штурману!

— Есть штурман.

— Рекомендую задержаться на курсе триста!

— На румбе? — не понимает старпом, который как раз на этот курс и ложился.

— Триста три, — врет минер, — устаканиваю!

— Тоже там спишь, собака бешеная?

— Никак нет!

— Никак нет, — дразнится старпом, — есть штурман, задерживаемся на курсе триста! Дружок твой, рогатый, уснул на руле!

— Не друг он мне после того случая на Яграх!

— А сам виноват! — кричит минер. — На румбе триста!

— Есть триста! Штурман, смотри, на румбе триста!

— Подтверждаю. Есть триста.

— Штурман, мостику!

— Есть штурман.

— Так что там было, на Яграх-то?

— Так я вам три раза уже рассказывал!

— Да делать мне нечего, херню эту вашу помнить! Расскажи еще раз, язык у тебя отвалится?

— Все веселитесь тут, да? — на мостик поднимается командир с термосом, и от него недолго пахнет теплом, и туман в недоумении клубится поодаль, боится подступить поближе, но недолго. — На, тебе боцман чай вот передал.

— На румбе триста, — докладывает старпом, — видимость — ноль, слышимость — ноль, следуем в полигон по приборам. А сам-то где он?