В проеме появилась сопровождающая:

— Сейчас ужин принесут. Если кому в туалет, так он открыт, тока в тамбур не шастать. Особенно к вам относится. Смотрите у меня!

Она пригрозила кулаком мальчишкам. Те покивали.

Сержант Климов выдал нам алюминиевые миски и ложки, пошел и принес судки и чайник. В судке были макароны с мясной подливкой. Макарон он положил не жалея, по верхний ободок. Мы слопали их в один момент, а потом я облизнула ложку, подняла полку и достала из рундука матерчатую торбу. От торбы пахло, как в нашей кухне: простым тестом и подсолнечным маслом. На двух сверт­ках сверху было написано химическим карандашом «карт.». В них лежали пирожки с картошкой, в двух других без надписи — с яблоками. Яблоки у нас были свои, а картошку давали на трудодни.

Тетя Катя сказала, что завернула в каждый сверток по десять пирожков. С математикой у меня было все в порядке, не зря записали на бухучет. Я сложила себя и попутчиков, включая хозяина Марса, и разделила на нас пирожки. Вы­шло по восемь штук на каждого. Езды до Калинина было почти двое суток. Один полный день, два — по полдня, и две ночи. Распечатав первый пакет, я выдала каждому по пирожку с картошкой. Хозяин Марса сказал, что его зовут Витей. Марсу я отломила кусок от себя.

Было странно обращаться к военному просто по имени, но я сказала:

— Вить, дай Марсу, а?

— Баловство это, — недовольно сказал он, но кусок взял и отдал.

Марс съел.

Потом Витя принес добавки кипятку, и мы доели каждый свою пайку под свежий кипяток.

— Кто нажарил? — спросил кудрявый мальчишка.

— Тетя Катя, — сказала я и, боясь соврать, будто она мне родня, быстро объяснила, что тетя Катя работает у нас в интернате на две ставки, поварихой и уборщицей.

— Ишь, — сказал тощий мальчик с верхней полки, который на ужин спустился вниз.

Они все слизывали с ладоней крошки и внимательно на них смотрели. Крепыш, сидевший напротив меня, слизнул последнюю и протянул руку, как взрослый.

— Вениамин, — сказал он.

— А… — начала я и сбилась. — А я Нютка, — сказала я.

— А я Женька, — сказал тощий.

— А я Борька, — сказал лохматый.

Так мы познакомились.

Марс на нас смотрел.

За окнами начинало смеркаться.

Из купе появилась сопровождающая. Она бросила на боковой столик постели и попросила Витю хмельным голосом:

— Вить, сними им матрасы.

Витя снял матрасы. Мы застелили постели, пахнувшие вагоном и хлоркой, и наконец улеглись. Когда погас свет, мальчишки сразу уснули, а мне не спалось. Я снова села и снова стала смотреть в окно. Марс подошел, положил голову на мою полку рядом со мной. Я ее погладила. Из тамбура вернулся Витя. Пока мы укладывались, он там курил и болтал с сержантом Климовым. «Фу!» — сказал он Марсу. Служебный пес не должен позволять себя гладить. Марс лег на пол, а я снова стала смотреть в окно, в котором почти ничего не было видно. Лишь мелькали среди полей фары какой-нибудь ночной полуторки, или окно в доме, или фонарь на разъезде. Вагон дрожал и качался, поезд скрежетал, замедляя ход на деревенских полустанках. Я слушала вокзальные голоса: репродукторы, голоса пассажиров, перекрикивавшихся между собой, когда они бежали по перрону с чемоданами, или с корзинами, или с мешком, боясь не успеть в свой вагон на двухминутной или минутной стоянке. Пышные кроны деревьев возле фонарей светилась светлым золотом. Слышно было сопение мальчишек и спокойное дыхание Марса, который сторожил нас от зэков. Через некоторое время и у меня начали слипаться глаза. Я перевязала на ночь платок, легла, не раздеваясь, и укрылась до подбородка простыней и, поверх, легким вагонным одеялом.