Он забрал у матери светло-коричневый коленкоровый чемодан, примял вещички и щелкнул замками. Девчонки на соседних койках завистливо фыркнули.

— Балабол, — сердито фыркнула тетя Катя. У меня при этом сердечко сладко екнуло, и я с обидой на тетю Катю подумала, что, вот, она не относится ко мне всерьез, а Шурка-то относится, хотя голова у меня голая и в платке. — Ты пиши, — строго повторила она мне, отмахнувшись от сына. — Уж не знаю, какое там житье в Ленинграде, а у нас будешь при куске хлеба. Иван Никифорович зря болтать не станет. Да и жильем обещал обеспечить. Вертайся, — приказала она мне.

— Куда я от вас денусь, — улыбнулась я, не испугавшись строгого голоса.

Я обнялась на прощанье с Веркой, остальным помахала ладошкой, и мы ушли.

Мы поездили по городу (я — на коленях у тети Кати, потому что места в кабине полуторки было немного). Шурка останавливался чуть ли не возле каждой тележки с газировкой и покупал мне стакан воды с яблочным сиропом. Тележки были синие, зонтики над ними — полотняные белые. Над емкостями с сиропом (понятия не имею, как они назывались) вились осы. Я боялась ос, хотя понимала, что им не до меня, и от сладкого страха замирало сердце. Сиропов на каждой тележке было по два, яблочный и какой-нибудь другой, вишневый, клубничный или малиновый. Продавщицы спрашивали, какого мне хочется, глядя в совершенно невозможные Шуркины глаза с надеждой, не имевшей ко мне и к сиропу ни малейшего отношения. Я каждый раз выбирала яблочный. Может быть, потому что как раз в это время в садах созревали яблоки, слаще которых не было на белом свете. Впрочем, может быть, потому что не любила ничего незнакомого. Мне наливали эти «пять грамм» сиропа, пугая ос, которые взлетали над продавщицыными руками и над стеклянными колбами, и я, пугаясь ос и замирая, протягивала руку к пенившемуся питью, а Шурка, выложив очередные четыре копейки, говорил:

— Берите, барышня.

Лапа у барышни была цыплячья, но стакан брала крепко.

— Куда столько? — под конец не выдержала тетя Катя, никогда не ездившая в поезде и опасавшаяся дороги. — Еще не выдержит-то, а ехать-то сколько.

Я про себя рассердилась на тетю Катю за прозу жизни, но не захотела ее обижать и вслух ничего не сказала, только обняла ее тощими, исхудавшими руками, а Шурка засмеялся и ответил вместо меня:

— Ничего, небось очко-то в поезде найдется.

И я тоже засмеялась, а тетя Катя улыбнулась и сказала, снимая с себя мои руки.

— Ладно, наливайся. Как знать, когда еще-то придется сладенького-то?

Если бы мы тогда могли знать, насколько она права.

Глава 3

В каком меня повезут вагоне, Иван Никифорович узнал на вокзале. Он начал орать на инспекторшу и требовать назад мои бумаги. Мне показалось, вот-вот он схватит меня в охапку, и мы в самом деле вернемся домой, а я уже и не знала, чего хочу больше.

— Успокойтесь вы, — отвечала инспекторша равнодушным тоном. — Где я ей возьму отдельный эскорт? Вон у меня три гаврика беглых. Тоже, — кивнула она на меня, — из специнтернатов. У этих сопровождение до Калинина. И ваша поедет с ними до Калинина. Там сопровождающая их сдаст, а вашу повезет дальше. А как вы думали? В отдельном купе?