Еще Ларри заставил меня попробовать батончики, какими кормят заключенных, если они себя плохо ведут или швыряются нормальной едой. Батончики делают из разнообразных измельченных пищевых продуктов, они питательные, но совершенно невкусные, похожи на несвежий кукурузный хлеб, который к тому же забыли посолить. Ларри потребовал, чтобы я съела один, – дескать, какой-нибудь репортер может поинтересоваться, каковы они на вкус, – полная чушь, конечно же. Он частенько меня морочил, такое у него зловредное чувство юмора.
Ларри во многом был как ребенок, притом очень умный, и, кажется, видел во мне родственную душу. Он прозвал меня «Мелкий Ларри», а я говорила: «В бар пойду, а от скотча и сигарет без фильтра меня увольте, и усы я точно не стану отращивать».
Моя любимая поэтесса – Дороти Паркер; в Хантсвилле ее мало кто знает. Ларри знал отлично, и иногда называл меня «мисс Паркер». Он давал мне и другие прозвища, порой слегка обидные, но это же Ларри – и я только радовалась. После больших походов по кабакам он присылал мне по электронке смешные письма с описаниями своего похмелья. «Я как дыхну – ничего живого рядом не останется». А еще ему нравилось завернуть какое-нибудь мудреное длиннющее слово. Я даже не притворялась, будто его знаю, и Ларри начинал объяснять, что доставляло ему массу удовольствия. Он любил слова; наверняка часто сидел за компьютером и выискивал, чем бы меня удивить.
ЛАРРИ ФИЦДЖЕРАЛЬД
В нашей работе порой присутствует черный юмор. Когда видишь столько казней, без него не обойтись. Один осужденный вздумал было сопротивляться, и охранник ему сказал: «Да брось ты, – еще поцарапаешься». Смешно, подумал я, как будто ему не все равно, ему жить-то осталось…
У сотрудников охраны шутка всегда наготове. Как-то раз, когда я зашел в отделение смертников, старший охраны предложил мне взглянуть на Лоуренса Брюэра, которого как раз доставили в тюремную больницу. Брюэр был один из трех расистов, убивших в 1998 году в Джаспере чернокожего Джеймса Берда. Брюэр, Шон Берри и Джон Кинг привязали Берда к машине, протащили несколько миль и бросили его обезглавленное тело перед кладбищем для афроамериканцев. Когда Брюэру сообщили, что ему предстоит – медосмотр, фотографирование татуировок и три укола, – он заявил: «Черт, терпеть не могу уколы!» И надзиратель сказал: «Значит, приятель, в отделении смертников вам делать нечего».
Лесли Гош и его подельник похитили жену банкира, потом что-то у них пошло не так, и они ее убили. Гош носил очки с толстенными линзами. Без них он был практически слеп, но начальник тюрьмы решил проявить осторожность и перед казнью забрал очки. Когда препарат ввели, начальник позвал доктора констатировать смерть. Доктор при этом обычно поднимает казненному веки. И вот он поднял веко, а глаз – выпал! Доктор подхватил его на лету и вставил в глазницу. А потом ворвался в кабинет директора, крича: «Какого черта никто не предупредил, что у него искусственный глаз?»
Помню, казнили как-то еще одного джентльмена, ветхого чернокожего старичка. Он так долго просидел в отделении смертников, что на казнь никто не пришел. То ли все, кто имел отношение к преступлению, уже умерли, то ли просто не захотели прийти, но в комнате свидетелей были только мы с Грачуком. Старик начал произносить последнее слово и говорил до такой степени путано, что мы ничего не поняли, а когда препарат начал поступать ему в вены, вдруг напрягся и завопил: «А “Ковбои”-то каковы, а?» И умер. «Далласские ковбои» играли накануне и на грани поражения ухитрились вырвать победу из рук противника. Мы с Грачуком переглянулись и невольно рассмеялись.