— Ракель?

Она вздохнула:

— Что, Харри?

— Ты не можешь на меня смотреть, когда я с тобой говорю?

— Нет. — Голос ее не был ни злым, ни взволнованным. Ровным.

— А если я брошу? Что-нибудь изменится?

— Не сможешь, Харри.

— Я про полицию.

— Я поняла.

Харри ковырнул носком ботинка землю:

— Я бы мог найти работу поспокойней, чаще бывал бы дома. Занялся бы с Олегом. Мы бы…

— Перестань, Харри! — Это прозвучало резко. Она попыталась сдуть прядь с лица, наклонила голову и скрестила руки на груди, как будто в этот жаркий день ей стало зябко. — Я говорю «нет», — сказала она чуть слышно. — Ничего не изменится. Проблема не в твоей работе, а… в тебе, Харри. — Она перевела дыхание, повернулась и посмотрела ему в глаза. — Проблема — в тебе.

Харри увидел, что она готова заплакать.

— Уходи, — прошептала она.

Он собирался что-то сказать, но передумал. Вместо этого кивнул парусам во фьорде.

— Ты права, — согласился он. — Проблема во мне. Скажу два слова Олегу да пойду. — Через пару шагов он обернулся. — Не продавай дом, Ракель. Не продавай, слышишь? Я что-нибудь придумаю.

Она улыбнулась сквозь слезы и прошептала:

— Ты удивительный ребенок. — Она протянула руку, словно собираясь погладить его по щеке, но он стоял слишком далеко, и рука упала. — Береги себя, Харри.

По дороге его прошиб холодный пот. Без четверти пять. Надо поторопиться, чтобы не опоздать на совещание.

«Я в здании. Пахнет подвалом. Я стою не двигаясь и изучаю таблички. Слышу голоса на лестнице, но не боюсь. Я невидимка, но им этого не видно. Понимаешь? Это не парадокс, любовь моя, просто я так мыслю. Все можно представить в виде парадокса — это несложно. Это только слова, двусмысленности языка. Но хватит слов, и языка хватит. Я смотрю на часы. Вот мой язык. Ясный и без парадоксов. Я готов».

Барбара Свендсен в последнее время стала задумываться о времени. Не то чтобы у нее была склонность к философии — большинство знакомых сказали бы, что как раз наоборот. Просто прежде ей и в голову не приходило, что всему свое время и время это уходит. Несколько лет назад она поняла, что карьеры в модельном бизнесе ей не сделать, и удовлетворилась званием экс-манекенщицы. Звучало неплохо, хотя с голландского слово «манекен» переводится как «маленький человек». Про это ей рассказал Петтер. Как и про все остальное, что он считал для нее необходимым. Это он устроил ее на работу в бар «Хед-Он» и достал таблетки, приняв которые она могла без опасений доехать с работы в университетский район Блиндерн, где вроде как училась на социолога. Но время Петтера, таблеток и университетских фантазий прошло, и одним прекрасным днем она оказалась без Петтера, без таблеток и без зачета, с одними задолженностями: и в университете, и в аптеке. Ну и с работой в самом скучном баре Осло. Выпустив из рук все, что имела, Барбара заняла денег у родителей и отправилась в Лиссабон — отдохнуть, осмотреться, может быть, подучить португальский.

Вначале Лиссабон казался ей очаровательным. Стремительно пролетали дни, но ее это нисколько не тревожило. Ведь время тогда не уходило, а наоборот — приходило. Деньги закончились, а вместе с ними — все забавы и вечная верность Марко. Зато домой она вернулась куда опытнее. Например, узнала, что в Португалии экстази дешевле, чем в Норвегии, хотя вреда от него не меньше, что португальский язык невероятно сложный, а время — невозобновляемый ресурс.