У меня так мало осталось близких душ на свете, честное слово, мало. Мне так хотелось, чтобы Дэзи дружила со мной, - мне не было ещё и десяти лет, и что у меня ещё оставалось из детства?

В детстве были очень просторные утра, почти бесконечные. Часы не накручивались нещадно, один за другим, сгоняя слабосопротивляющийся день к вечеру, обессмысливающему ещё один день на земле. Нет, в детстве было не так. Пробуждение наступало долго. Поначалу разум вздрагивал, вырывался на мгновенье, цеплял какие-то звуки. Потом глаза открывались, и начиналось утро. Оно не начиналось раньше пробужденья, как происходит сейчас. Утро звучало, источало запахи, казалось, что в мире раздаётся тихий звон, звон преисполняющий. Всё самое важное в моей жизни происходило по утрам. Каждое утро просыпалась Даша. Что может быть важнее.

И каждое утро, там, в детстве, на улице, лаяла моя собака. Радуясь моему пробужденью, так ведь? Иначе что ей лаять…

А сейчас она смотрела в сторону. Я кинул ей печенье, и она съела. Сидя ко мне спиной, лязгнула зубами, заглотила, и не повернулась, не стала заглядывать мне в глаза, выпрашивая ещё. Стёкла окон были грязные, и за стёклами текли сирые просторы, и порой моросил дождь. Казалось, что всё находящееся за окном имеет вкус холодного киселя.

Граждане, сидевшие вокруг, были хмуры, лишь что-то без умолку говорили две бабушки, сидевшие напротив. Мне очень хотелось, чтобы Дэзи укусила кого-нибудь из них за ногу.

Полы были грязны, затоптаны. Дэзи лежала на полу, и когда снова и снова кто-то двигался, вставал курить, заставляя ее волноваться, передвигаться, мне становилось жалко моей собаки, - до ощущенья физической боли.

Хотелось затащить ее к себе на колени, обнять. Но она бы наверняка начала вырываться, не поняв, что хочу от неё, мазнула б мне по брючкам грязной лапой, спрыгнула бы на пол. И соседи мои посмотрели бы на меня осуждающе, а бабушки начали бы выговаривать за то, что я измазал одежду.

Мы ехали на могилу к моему отцу.

Я думал о чём-то всю дорогу, дорога была длинной, но бестолковые и нудные размышленья не кончались. Странно, людям часто не о чем разговаривать, - встретившись - они молчат; и при этом думают всё время, неустанно болтается в их головах какая-то бурда, безвкусный гоголь-моголь сомнений или обид или воспоминаний…

С шумом открывались двери электрички, и все поднимали глаза, словно желая что-то необыкновенное там увидеть, человека о трёх головах. Ну, кто там может войти, господи…

Лишь собака моя вела себя достойно, никуда не оборачивалась. Может, ей никогда не бывало скучно? Лишь иногда она поводила носом, - в баулах старушек таилось и теплилось что-то съестное, издавая запах.

Когда электричка приехала, и все встали, и долго, молча, перетаптываясь на месте, стояли, потому что находящиеся впереди выходили медленно, собака моя продолжала лежать, никуда не торопясь.

- Дэзи! - окликнул я.

Раньше она вскинула бы лёгкое тело, и вильнула бы несколько раз хвостом, и обернулась бы на меня, выражая готовность идти, бежать. Так было бы раньше…

Мы вылезли из электрички, и шли рядом, обходя лужи. Я обгонял мою собаку, пытаясь заглянуть ей в глаза, вставал ей на пути. Но она обегала меня, делая большой полукруг, пугая меня, опасавшегося ее потерять. Я звал ее, и отдал ей свои съестные запасы, - бутерброды. Немного отщипнул себе, и отдал ей почти всё, только затем, чтобы чуть-чуть погладить ее, пока она ела.