В углу «почивальни» стоит несколько ящиков с патронами, гранатами и подствольниками, - нам привезли, развлекаться.

Несут ещё одного раненого, из взвода Столяра, - снайпер сработал, голова в кровище, помрёт парень. Дока нет, у «собров» тоже дока нет, перевязывают сразу несколько человек, корявые, грязные мужские руки мелькают.

Семёныч морщится, будто в муке, ругается, - не знаю, не слышу на кого.

Раненых вытаскивают через окно на первом этаже, - Кизю, «собра», пацанов из Костиного взвода. Тронул руку Женьки, когда его проносили, - дрожит. Глаза закрыты, зажмурены, больно ему.

Костя гонит в БТР других покоцанных - Старичкова - у него загноился бок, Астахова - в грязно-ржавой тряпке на голове и Валю Черткова, лицо которого вовсе потеряло привычные человечьи очертанья.

Валю, совершенно ослепшего, уводят «собры».

Астахов, на приказ собираться, не реагирует. Кажется, он забыл, что его зацепили. Замечаю, что тряпка на его голове заново перевязана, - туго, на несколько узлов.

- Дима! - повторяет Столяр, - Собираться, я сказал.

- С хуя ли? - отвечает Астахов.

- В чём дело, Дима? - орёт Столяр.

- Идите на хуй, я остаюсь! - огрызается Астахов, и уходит из «почивальни».

- Я тоже остаюсь, я нормально… - говорит Старичков.

- А, как хотите, - говорит Столяр раздражённо.

«Собр» жмёт руки Косте и мне, я с нежностью чувствую его горячую, шершавую лапу.

Ах, мужики мои, забубённые мои мужики…

- Нам командира надо забрать! - говорит «собр», - Прикройте, мужики, как следует.

БТРы ревут, вязнут в огромных лужах, выжимают всё возможное. Мы стреляем, глохнем, дуреем и стреляем, стреляем.

При повороте на трассу по первому БТРу бьют из «хрущевок», но «муха» мажет и сносит, сбривает крону дерева у дороги.

Всё, больше ничего не вижу, - БТРы уходят из вида, вывернув на дорогу.

Ещё стреляем, набивая на плечах огромные, бордовые синяки.

Спешу из «почивальни» в комнату, из которой ушел, оставив Скворца и несколько парней. Тащу, согнувшись, две «эрдэшки» патронов в одной руке, «эрдэшку» гранат в другой.

Вбегая в комнату, не верю своим глазам, видя спину Семёныча.

«Так он здесь!» - думаю радостно.

Бросаю на пол, оттянувшие руки, сумки.

Семёныч поворачивается ко мне.

- Проехали, вроде! - говорит мне, и Столяру, стоящему рядом с ним.

Семёныч идёт мимо бойниц к выходу, не пригибаясь, спокойно.

- Работайте, ребятки, работайте! - улыбаясь, говорит он, и выходит.

«Неужели он уехал бы, оставив нас! - думаю я, - Как дурь такая могла мне в голову придти!»

Семёныч придумает что-нибудь, уверен я.

- За нами приедут ещё? - спрашивает Скворец, явно ждущий положительного ответа.

Оборачиваюсь к нему, ещё не решив, что ответить, но, почему-то улыбаясь, и несу эту улыбку, чувствую ее как искажение мышц на лице в неожиданно образовавшейся полной темноте, пока меня непонятным образом подсекает под ноги и медленно, как осенний лист на безветрии, качая в разные стороны, бросает на пол. Паденья я не ощущаю.

Она смотрела в сторону, моя Дэзи. Всю дорогу она смотрела в сторону, не обращая внимания ни на меня, ни на пассажиров электрички, в которой мы ехали к Святому Спасу. Когда пассажиры вставали, переходили с места на место, брали вещи с багажных полок, ставя рядом с моей собакой грязные тяжелые ботинки, она осторожно отодвигалась, едва шевелила хвостом, щурила хмурые глаза. Она казалась усталой, моя сучечка. И не родной.