Рядом с печкой стояла женщина, совсем молоденькая, в выцветших хлопчатобумажных юбке и блузке. Подойдя ближе, я увидел, что одной рукой она держит младенца, пряча его головку под блузку, и он сосет грудь. Молодая мама ходила вокруг печки, ворошила дрова, открывая то одну заржавленную заслонку, то другую, чтобы улучшить тягу, а ребенок все это время сосал молоко, ничуть не мешая ловким, изящным движениям матери. В каждом ее действии чувствовалась легкость и отточенность. Оранжевые языки вырывались из щелей печурки и отбрасывали танцующие тени на брезентовый бок палатки.

Я был совсем близко и уже чуял запах жареного бекона и свежеиспеченного хлеба – самые теплые и приятные ароматы на свете. Небо на востоке быстро светлело. Я подошел к печке, протянул над ней руки и содрогнулся от обдавшего меня тепла. Тут полог палатки приподнялся, и на улицу вышел молодой человек, а за ним старик. Оба были в новых синих комбинезонах и синих куртках с блестящими медными пуговицами. У обоих были острые, во многом похожие черты лица.

Молодой носил темную короткую бороду, старый – такую же седую. С волос у них капала вода, на бородах и щеках блестели прозрачные капли. Они молча повернулись на восток, одновременно зевнули и полюбовались занимающимся рассветом. И только тут заметили меня.

– Доброе утро! – сказал старик. Лицо его не выражало ни дружелюбия, ни недовольства.

– Доброе, сэр, – сказал я.

Следом со мной поздоровался молодой.

Вода медленно высыхала на их лицах. Они подошли к печке и стали греть над ней руки.

Девушка продолжала сосредоточенно хлопотать, не глядя на меня. Волосы она завязала сзади шнурком, чтобы не лезли в глаза, и они болтались у нее за спиной. Она расставила на большом ящике оловянные кружки, оловянные тарелки, ножи и вилки, затем лопаткой выбрала из растопленного жира поджаристый бекон и положила его на большое оловянное блюдо. Хрустящее мясо шипело и потрескивало. Девушка открыла ржавую дверцу печурки и достала оттуда квадратный противень с пышными румяными хлебцами.

Оба мужчины с наслаждением втянули запах горячего хлеба. Молодой даже выдохнул: «Хос-споди!»

– Завтракал, нет? – спросил меня старик.

– Нет.

– Ну, так садись с нами.

То был знак к началу трапезы. Мы подошли к ящику и присели на корточки. Молодой спросил:

– Хлопок собираешь?

– Нет.

– А мы уже двенадцать дней работаем, – сказал он.

Девушка подняла голову от печки и добавила:

– Даже новую одежду себе купили!

Оба посмотрели на свои рабочие костюмы и чуть улыбнулись.

Девушка поставила на ящик блюдо с беконом, пышные румяные хлебцы, миску с вытопленным из бекона жиром и кофейник, потом сама присела рядышком. Было слышно, что младенец все еще сосет грудь, но его головку по-прежнему скрывала от стужи блузка.

Мы положили себе бекон, полили хлебцы жиром и насыпали сахар в кофе. Старик набил полный рот еды и долго жевал, потом наконец проглотил.

– Господь Всемогущий, хорошо-то как! – пробормотал он и вновь принялся за еду.

Молодой сказал мне:

– Двенадцать дней уже хорошо едим.

Мы все ели быстро, жадно, брали добавку и ели снова, пока наконец не наелись досыта и не согрелись. Горло ожег горький кофе. Мы выплеснули гущу на землю и налили себе еще по чашке.