Ему поясняли.

— Ага! Это я беру себе, тебе не нужны, а я певец…

— Деньги заплатите, так возьмете, — возражал продавец, — всего-то сорок копеек…

— Ну зачем тебе сорок копеек? — басил субъект. — Я тебе говорю, что я певец, а ты невежда и в оперном искусстве ничего не понимаешь. Ничего!.. Ну, как поется ария Гремина из «Онегина»? Не знаешь? А продаешь ноты и просишь сорок копеек? Невежда, трижды невежда! А вот так: «Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны…»

Начиналось пение, собиравшее любопытных.

— Верните, господин, ноты, — умолял продавец, — или платите деньги, не то обоих заберут в полицию.

— Ага!.. Боишься? А вот: «На земле весь род людской чтит один кумир священный, этот идол драгоценный…» Бас-то какой у меня?! На всем рынке слышно… Я, брат, артист оперный… Понял, драгоценный? Невежда! А ты сорок копеек. Ну, попробуй, возьми «до». Не можешь? А «си»? Тоже не можешь?

К певцу и к раскладке нотника, торговавшего одновременно и антикварной книжной «розбитью», т. е. разрозненными экземплярами старых изданий, начинал пробираться блюститель порядка — городовой.

— Уходите, пожалуйста, господин, под штраф с вами попадешь, на чай городовому давать, и места лишишься. Черт с вами и с нотами… — почти взмаливался рыночник.

— Ага! Благодари меня, я в душу твою влил просвещение… Просвещение! Лирический дух… Музыку! Только я даром ничего не беру, вот тебе за ноты пятак… Сдачи не надо!

И, сунув в руку совершенно растерявшегося продавца медный пятак, субъект уходил с нотами, но немедля возвращался и хлопал собеседника на прощание по плечу.

— Завтра зайду, — ободрял он его, — еще поговорим. Пение, брат, великая вещь! Могу тебя обучить, а ты и не благодаришь.

Было и много других.

Один из самых состоятельных людей Москвы коллекционер Бахрушин^>{24} любил крепко, по-купечески поторговаться. Пригласит в кабинет собственного дома своего поставщика популярного московского антиквария Николая Сергеевича Кокурина и приоткроет вместительный ящик письменного стола. Коллекционировал он русские бытовые древности, лубки, картины и фарфор. Начнет рассматривать привезенную ему Н. С. фарфоровую фигурку и спросит цену.

Н. С. назначит.

— Что вы, что вы?! — замашет руками Бахрушин. — Половину!

— Не могу, — отвечает антикварий, хорошо знающий повадку своего покупателя.

— А я не прибавлю, — возражает Бахрушин.

— Так я обратно фигуру заберу и продам другому.

— А я не отдам!

— Почему же?

— А вот почему, — и Бахрушин поместит фигуру в заблаговременно выдвинутый ящик письменного стола, закроет его на замок, ключ положит в карман и велит подавать чай с закусками. Часа два продолжается чаепитие, после Бахрушин спросит: — Не надумали?.. Нет?.. Завтра тогда заходите…

Назавтра повторяется та же история, рассказывал мне Кокурин, и опять с чаем и с закусками. Приходится приехать и в третий раз. Опять чай, закуски, торг. Но все же Бахрушин заплатит всю спрошенную сумму, поцелует еще в щеку и скажет: «Не забывай, что будет — принеси, не скупись, а то неловко, ты человек уважаемый…»

Посещал Н. С. Кокурина один загадочный пожилой покупатель из провинции. Одет неаккуратно — в потертое пальто, сапоги и картуз. Сразу казалось странным, для чего могла появляться такая фигура в магазине предметов роскоши. Фамилии не сообщал. Все пересмотрит, все потрогает, попросит лестницу, приставит ее к стене, взберется на нее и начнет близко разглядывать картины. Пройдет много времени в молчании. Спустится вниз, помолится на иконы и начнет отбирать лучшие вещи, проявляя изысканный вкус. Приобретет на несколько тысяч, а за вещами явится со своим человеком, который в его присутствии займется упаковкой и все унесет. Так и не узнали, кто он и откуда. Какой-то антикварный капитан Немо.