— А глушитель где?

Казарян вынул глушитель из кармана и помедлил отдавать, полюбовался:

— Были же умельцы, Саня! Кто его тебе делал?

— Шофер Шадыкин. По американскому образцу.

Довольно долго ехали молча. Вдруг Казарян спросил:

— Дня не прошло, как ты, Саня, человека убил. Каково тебе, а?

— Я об этом не думаю, Рома. Я думаю о другом: дня не прошло, как меня тихо и деловито хотели убить.

— Наверное, так и надо, — согласился Казарян и затормозил у Галочкиного подъезда.

— Нас здесь муж не засечет? — забеспокоился Смирнов.

— Я же тебе сказал — гений.

Из подъезда выпорхнула небрежно-спортивная молодая Галочка, подбежала к машине, заглянула в салон, улыбнулась очаровательно и приветствовала:

— Здорово, отцы!

— Привет, дочурка, — отозвался Смирнов, а Казарян назидательно укорил:

— Отцам про то, что они тебе в отцы годятся, неприятно слушать, мадам.

— Вы — отцы-молодцы! — пояснила Галочка, усаживаясь рядом с Казаряном. До этого понятливый Смирнов, нарочито кряхтя, перебрался на заднее сиденье. Перебрался и подтвердил:

— Эге!

Галочка молниеносно поцеловала Казаряна в щеку, и тот неохотно смирился:

— Не очень вдохновляет, но приемлемо.

— Крути, Гаврила! — приказал Смирнов.

— Опять по Ярославке? — обеспокоенно спросила Галя, на светофорах ВДНХ вспомнив позавчерашнюю поездку в Болшево.

— Но не туда, — успокоил ее Смирнов. — На этот раз прямо.

За Кольцевой, у Тайнинки, Казарян приткнулся к обочине и разрешил:

— Вези нас, Галочка.

Только что перевалило за полдень. За город ехать уже поздно, а в Москву возвращаться рано. Не шоссе — автодром. Галочка с удовольствием пересела к баранке, подогнала под себя кресло, и, повернув ключи, посоветовала:

— А теперь покрепче держитесь!

— До Тарасовки не очень-то, — предупредил Казарян.

— Знаем, знаем, — успокоила его Галочка, и с ходу перешла в первый ряд. Казарян нагнулся, позвенел внизу стеклом и вынырнул с бутылкой «Эчмиадзинского» в руках.

— Промочим горлышко, отец?

— Чье? — поинтересовался Смирнов.

— Не бутылкино же.

— Тогда не горлышко, а горлышки. Действуй, папуля.

Папуля протолкнул пробку внутрь — штопора-то не было — и протянул бутылку Смирнову. Первые мелкие глотки тот сделал, отрывая горлышко бутылки от губ, — равномерности струи еще не было. Наконец струя стабилизировалась, и он равномерно перелил в себя ровно половину. Казарян тоже умел пить из горла — кавказское воспитание. Бутылка была пуста. Живая плоть подлинного сухого смыла никотинную накипь, отвращавшую их от сигарет, и они захотели курить и закурили.

Они проезжали Тарасовку. Галя глянула на них, ловящих кайф, заметила:

— В бой идут одни старики! Но мой кайф не в этом! Как это поется? — задала она себе вопрос, вспомнила и запела с интонациями Лещенко: — Скоростное шоссе, скоростное шоссе!..

На спидометре было сто двадцать. Хорошо!

Через десять минут Казарян распорядился:

— Сейчас направо.

Направо, так направо. По более узкой дороге «восьмерка» катила медленнее. Вдоль бесконечного забора начальнических дач.

— Чьи? — спросил Смирнов.

— Моссоветовские, — ответил всезнающий Казарян и вновь наклонился. — Еще одну, старичок?