На всякий случай Соня всё же посмотрела в глазок и различила лицо, которое, несмотря на свой милицейский профессионализм, вряд ли смогла бы устойчиво запечатлеть с первого раза. Гость был подстрижен «под бобрик»; его седые волосы напоминали мыльную пену, забытую на костистой голове. «Каскадёр» — это было, кажется, первое слово, которое женщина подобрала к образу, мутнеющему за оптикой дверного глазка.

— Здравствуйте, Лев, — он слегка, но заметно наклонил голову и протянул хозяйке прозрачную овальную коробку, в которой громоздилась радужная империя под названием торт. — У вас сегодня праздник. Поздравляю!

— Спасибо вам за эту роскошь. Вы меня ошеломили прямо с порога, — Софья с опаской приняла подношение, рассчитывая на солидный вес, но десерт оказался вполне ей по силам и был, видимо, начинён чем-то достаточно воздушным и не опасным для фигуры женщины средних лет, каковой, увы, Морошкина иногда всё же вынуждена была себя признавать. — Софья. Проходите, пожалуйста, раздевайтесь.

— Извините, что я припозднился. Я, в некотором смысле, не совсем здешний, да и живу не по режиму, поэтому иногда не соответствую общим стандартам, — гость не спеша, словно оценивая ситуацию, освободился от несколько просторной для его фигуры чёрной кожаной куртки и уже готовился снять столь же чёрные сапоги.

— Я вас прошу, не разувайтесь! — наверное, чересчур громко выпалила Соня. Она провела всё ещё изучающего обстановку мужчину в большую комнату, где, как ей казалось, продолжали витать образы её одноклассников и не такого уж беспросветного, как стало теперь модно представлять, детства.

В комнате Соня предложила гостю выбрать себе место, и он, словно читая её мысли, остановился на диване. Когда Лев сел, женщина собралась распаковать роскошный торт, но мужчина остановил её и посоветовал приберечь угощение для семейного чаепития. Он попросил её вообще ничего ему не предлагать, потому что вполне сыт и ещё собирается в предстоящую ночь сходить куда-нибудь посидеть. Разговаривая, Лев настолько простодушно осматривался, что Соне даже показалось, будто пришельца действительно интересует её дом, но он старается это завуалировать своим нарочито простецким поведением.

— Вы меня много расспрашивали о Кире, — Морошкина отследила взгляд гостя, приросший к висевшей на стене фотографии покойной одноклассницы. — У меня с Лопухиной связано много хороших и добрых воспоминаний. Она была необычайно светлым человеком и очень родным для тех, кто её знал.

— Извините меня за возможную бестактность, — гость улыбнулся, оголив убедительные и определённо очень дорогие зубы, которые выглядели слишком великолепными для того, чтобы признать их естественными, хотя в их подлинность очень хотелось верить. — Для меня действительно чрезвычайно важно всё то, что связано с вашим классом и с Кирой. Вы не могли бы мне показать то, что у нас сохранилось?

— Конечно. Я и сама буду рада ещё раз всё посмотреть, — отнюдь не блестящей улыбкой ответила Соня. Мало того что её зубы были заметно запущены из-за постперестроечных цен, да ещё с полгода назад развалилась верхняя правая пластмассовая «четвёрка», оставив в виде унизительной улики вмурованный в сохранённый корень металлический штифт. С тех пор женщина старалась вообще не улыбаться, а в экстренных или непроизвольных, как сейчас, случаях пыталась замаскировать постыдную брешь вытягиванием верхней губы. Из-за этого улыбка становилась и вовсе клоунской, но выбора пока не имелось. Верхняя же губа, как полугорько шутила Морошкина, стала обретать форму, присущую губе экзотического тапира.