Люба даже пококетничала.

– Я пока жениха себе не присмотрела.

Хотела матери угодить. Думала, и та ее шутку поддержит.

– За кого родители скажут, за того и пойдешь, – неожиданно сурово проговорила Зоя Григорьевна.

Люба и думать не думала, что родители ее согласия не спросят. А тем более отец – тот, кто всегда ее так любил – неужели он станет выдавать дочку замуж за нелюбимого?

И крикнула, кипя от ярости:

– Не дождетесь!

Втайне надеялась на поддержку отца.

Но и здесь она ошиблась. Оказалось, отец полностью согласен с матерью, и даже попенял дочери, что негоже ей неслухом быть.

Так и сказал!

– Люба, ты всегда была хорошей дочерью, и я тебя никогда не бил. А кем ты себя теперь перед людьми выставляешь?

Что значит – выставляет? Никто же еще не знает, за кого она собралась. И разговора о том, чтобы ее бить, никогда в семье не было… Но отец стал ей рассказывать, что добро добром прирастает, и не дело послушной дочери разбазаривать то, что приготовили ей родители. Каждому известно, выходить замуж за бедного, все равно, что воду решетом носить!

И получилось, что на ярмарку, как Люба о том мечтала, ее брать не стали. А наказали, как маленькую. Отправили с глаз долой!

Отец погрузил непокорную дочь и узелок с ее вещами на тачанку, и отвез на тот самый далекий хутор. За что? За девические мечты, за то, что не хочет выходить замуж без любви?!

Она тряслась на тачанке, смахивала подступающие к глазам слезы и пыталась убедить себя, что до семнадцати лет еще целый год, и все может перемениться.

Для кого тогда она ткала холсты, расшивала затейливой вышивкой рушники, представляла себе, как придут к ней свататься Иващенки, и тетя Вера скажет:

– Ну, сколько холстов невестушка наткала?

А Люба с гордостью подведет ее к сундуку и покажет: вот, смотрите.

Для чего же тогда она три года назад попросила отца, чтобы он привез ей с ярмарки сундук. И он привез, красивый, с медными полосками, и заклепками, и затейливыми птицами по бокам, и с таким красивым замочком, который звякал, как маленький колокольчик, когда его открывали…

Уже тогда, холст за холстом, вышивку за вышивкой Люба стала собирать приданое для дома, в который она когда-то войдет законной женой. В дом Дмитрия Иващенко.

Неужели она не казачка? Неужели только мужчины могут рассуждать о свободе, которую так любят казаки, и эта свобода, выходит, только для них, а вовсе не для женщин?

Но чем больше Люба о том думала, час за часом проводя на теткином подворье, помогая той по хозяйству, тем меньше оставалось у нее надежды на то будущее, которое она себе до сих пор рисовала.

И как складывала наряд за нарядом в невестин сундучок, и как представляла себе, что вот она в праздник надевает этот кашемировый платок поверх кожушка, берет своего мужа Митеньку под руку и идет с ним гулять по станице.

А он на нее посматривает: какая красивая у меня жинка, любуется.

Тетка Галя племяннице обрадовалась и вовсе не старалась загружать ее работой, а все стояла у плиты и кормила бедную девочку то блинами, то пирогами с яблоками.

А то отправляла ее погулять по лесу, туточки, недалече, еще остались на кустах орехи – можно полакомиться. И поглядывала с состраданием. То ли отец успел ей что-то сказать перед отъездом, то ли тетя Галя сама догадалась, что за беда у племянницы, и про себя жалела ее, не в силах помочь.