Тео сообразил, что до сих пор стоит с занесенным над головой дробовиком, и, смутившись, быстро его опустил.

– Надеюсь, он на тебя не обиделся! – снисходительно кивнула Маусами. – Не обиделся, правда, малыш? – Она погладила жесткую серую холку. – Надо же, одни ребра! Ну, как насчет завтрака?

Над холмами встало солнце – наступило утро, которое послало им серого пса.

– Конрой, – проговорил Тео и встретил вопросительный взгляд Маус. Пес лизал ее ухо и до неприличия нежно терся о щеку. – Мы назовем его Конроем.

Маусами звонко поцеловала пса в нос.

– Ну, будешь Конроем? Согласен? – Она наклонила лохматую голову, заставив кивнуть, и радостно засмеялась. – Да, он согласен!

Тео не хотел пускать Конроя в дом, только разве Маус переубедишь? Едва открыли дверь, Конрой взлетел по ступенькам и по-хозяйски обошел комнаты, постукивая когтями по полу. На завтрак Маус поджарила ему рыбу с картошкой и в большой миске поставила под кухонный стол. Конрой уже устроился на диване, но, едва миска опустилась на пол, как на крыльях прилетел на кухню и набросился на еду. Миску он вылизывал так, что она по полу ездила! Маус налила в другую миску воды и поставила рядом с первой. Конрой наелся, запил завтрак водой и со вздохом удовлетворения рухнул на диван.

Откуда взялся серый пес Конрой? Вне всяких сомнений, кто-то о нем заботился. Худой, но не истощенный, весь в колтунах и репьях, но, похоже, здоровый. Тео не знал, что и думать.

– Наполни ванну, – велела Маусами. – Раз Конрой любит сидеть на диване, нужно его выкупать.

Тео вскипятил воду, а когда приготовил ванну, солнце было уже в зените. Зима стояла на пороге, но в полдень ласковое солнце позволяло ходить в одежде с коротким рукавом. Устроившись на бревне, Тео наблюдал, как Маус моет Конроя. Надо же, драгоценное мыло не жалеет, не ленится репьи выдергивать! Пес особого восторга не испытывал. «Ну кто затеял это мытье? Зачем?!» – читалось в его несчастных глазах. Когда Конроя ополоснули, Тео вытащил его из ванны, а Маус снова села на корточки – ей даже стоять с каждым днем становилось все труднее, – и завернула пса в одеяло.

– Ну, не смотри так ревниво!

– Кто ревниво смотрит? – вскинулся Тео. Однако Маус поймала его с поличным: он действительно ревновал. Тем временем Конрой скинул одеяло и встряхнулся, обдав их фонтаном брызг.

– Лучше привыкай! – посоветовала Маус.

В самом деле, ребенок, что называется, готовился к выходу. Казалось, не только живот, а все тело Маус раздулось, набухло, выросло как на дрожжах. Даже волосы пышнее стали! Вопреки ожиданиям Тео, на слабость она никогда не жаловалась. Глядя на Конроя, который наконец позволил вытереть себя одеялом (хотя необходимости уже не было), Тео неожиданно ощутил абсолютное, безоблачное счастье. В камере ему хотелось только умереть. Нет, это желание возникало и раньше. Как он понимал тех, кто отрешается от всего и чувствует непреодолимую, сильнее жажды и голода, тягу шагнуть в черную пустоту! Он не жил, а со стороны наблюдал за собственной жизнью. Он играл роль Тео Джексона. Никто не подозревал, что полшага в пустоту он уже сделал. Непробиваемая, необъяснимая отрешенность сбивала с толку всех, даже Питера. Чем ближе он подбирался к незримой грани, тем проще было притворяться, а под конец притворство стало его сущностью. В памятный вечер на крыльце Щитовой, когда Майкл объявил, что аккумуляторы разрушаются, Тео едва не вздохнул с облегчением: слава богу, скоро и притворство не понадобится.