Там лежит с переломом один из приятелей Клочкова, ходок в Ховринку, которому повезло меньше всех. Он единственный сейчас доступен для немедленного допроса. Адреса остальных ходоков она не знает, до дочки вице-губернатора Веры не добраться. А этот парень, что в «Склифе», он…

Катя подняла руку, и, на ее счастье, сразу же остановилось такси – желтое с шашечками.

– В «Склиф», – попросила Катя. – И побыстрее, если можно.

Час вечерних посещений больных еще не настал, Катя предъявила в бюро пропусков свое удостоверение – в институте Склифосовского привыкли к визитам следователей и оперативников к потерпевшим и поэтому пропустили ее на территорию без лишних вопросов.

Катя решила разузнать в справочной, в какой же палате… внезапно она поняла, что совершенно не помнит фамилии этого парня. Когда они пытались достать его там, в темноте из колодца… а он стонал от боли… Что они ему ободряюще кричали? И потом, позже, когда Данила Клочков рассказывал Августу Долгову… как он называл приятеля… кличка какая-то смешная… Смайлик, да, но у Смайлика была еще и фамилия Гер…

– Скажите, пожалуйста, в какой палате лежит молодой человек, которого несколько дней назад доставили с переломом из Ховринской больницы?

– А, это к которому телевидение приезжало? Зав отделением травмы не пустил. У нас тут не шоу, а лечебное заведение, – из окошечка справочной ответила суровая сестра. – Вы что, из газеты?

– Я следователь. В какой он палате?

– В двухсотой, отделение травматологии.

– Простите, а как его имя и фамилия?

– Вениамин Герштейн. Стойте, вы же сказали, что вы следователь!

Но Катя уже нажимала кнопку лифта.

В отделении травмы в двухсотой палате лежали трое. Смайлик Герштейн на кровати у окна играл сам с собой в «Танки» на планшете-компьютере.

– Вениамин, добрый день, я из полиции, капитан Петровская Екатерина, – Катя сразу же, чтобы не пугать и не расстраивать его, предъявила официально удостоверение. – Мне необходимо с вами поговорить.

– Я вас помню, вы были там, в Амбрелле, когда меня из провала доставали. Спасибо вам.

Паренек, худенький, кудрявый, Кате сейчас показался гораздо более симпатичным, чем тогда, когда он на носилках визжал от страха. Обе ноги – в гипсе, рядом с кроватью – костыли.

– Не за что, я об этом с тобой поговорить пришла. Что же все-таки вы там видели в больнице?

– Меня уже сто раз спрашивали. И родители, и журналистка из газеты и люди в черном. Я уже все им рассказал, – Смайлик Герштейн отложил планшетку.

– Люди в черном?

– Ну, кино смотрели, прямо вылитые двое, правда, не Уилл Смит и не Томми Ли Джонс. Они меня на диктофон записали. Сразу видно – товарищи из ФСБ.

– И все-таки что ты видел в Ховринке?

– Ужас. Я посветил фонариком, и это вдруг возникло в пятне света. С него словно содрали кожу, плоть багровая, и оно все блестело, как от жира, и жутко воняло. А потом оно заревело, и мы… и я побежал, я испугался, понимаете? Что-то запредельное.

– Не было это похоже на человека? – спросила Катя. – Пусть изуродованного, видоизмененного?

– Монстр это был, монстр настоящий. В полном реале. Было темно в том зале, и мы все там столпились, потому что до этого удирали от каких-то бомжей полоумных с финкой. А потом вдруг появилось это. Поймите, я не трус, я ничего не имею против экстрима, даже с парашютом однажды прыгал, но когда это выскочило прямо на нас и с четверенек поднялось на дыбы, заревело, как гоблин, я… Вера меня трусом теперь считает, даже не звонила ни разу с тех пор.