Все тот же, Сотворивший его, пославший в жизнь, наблюдавший за ним от младенчества в его детской московской кроватке до нынешних тягучих минут на этом никарагуанском болоте. Заславший в долгое странствие по городам и весям, ждущий его возвращения, ожидающий от него бесценного добытого знания. И он шел, покорный этой высшей воле, упрямо одолевая усталость, чувствуя на себе пристальный неморгающий взгляд, исходящий из туманного солнца.
– Не растягиваться!.. – зло понукал офицер, делая шаг в сторону, пропуская мимо утомленных солдат.
Рота одолевала сельву, ту ее часть, что напоминала заливной луг. Кругом колыхались серебристо-розовые метелки травы. На них, сгибая гибкие стебли, сидели, перелетали, слабо посвистывали крохотные серые птички. Обступили солдат легкой, порхающей стайкой. Заглядывали крохотными черными глазками, вспыхивали стеклянно-прозрачными крыльцами. И все свистели, нежно верещали, уговаривали, о чем-то рассказывали, предупреждали на птичьем языке, который человеку, отпавшему от природы, отягощенному оружием, невозможно было понять. Белосельцев провожал глазами малую птаху с хохолком, перелетавшую следом за ним по травяным макушкам, высвистывающую какую-то важную весть, которую он был не в силах постичь.
Они шли по жестким глянцевитым листьям, которые сочно ломались, хрустели и хлюпали переломленными водянистыми жилами. Из этих мясистых зарослей, потревоженных пушкой и топающими башмаками, вылетали серые, тускло-прозрачные тучи комаров. Нападали на колонну, налипали на потные лица, на дышащие губы, на слезящиеся глаза. Белосельцев чувствовал, как вонзаются в него бессчетные жала, впрыскивают капельки яда, живые клубеньки болезнетворных молекул. Жадно сосут, пьют, цедят кровь. Бил себя по щекам, смазывал с липкого лба сплющенную кашицу насекомых, отплевывался от залетавшего в рот комарья. Этот жадный, изголодавшийся гнус, сидевший в засаде, дождался роту, торопился напитаться, напиться, пока рота не расплескала свою горячую кровь на другой половине болота, где хрипло стучало и ухало, словно разбивались баклаги и красная гуща выливалась в ядовитую болотную зелень.
Они ступили в заросли желтых низкорослых цветов, от которых исходил сладковатый болотный запах, смешивался с туманом, пропитывал желтыми испарениями. Легкие вдыхали этот горячий настой, от которого, как от веселящего газа, наступало легкое помешательство. Все превращалось в сон – Сесар, сдирающий с коричневой щеки красную коросту пота и комаров. Солдатик, толкавший изо всех сил орудийный щиток, дергающий жидкими усиками, стараясь согнать с губы шевелящийся комариный покров. И мясистые, словно зеленые котлеты, листья, на которые наступал солдатский башмак, и котлета начинала шипеть, трескаться, и из нее истекала струйка пара.
И в этом обмороке, где таяли силы, среди чужой враждебной природы, отнимавшей живые соки, заражавшей болезнями, заливавшей глаза жирным воском, накладывающей на лицо жгучий компресс, он вдруг испытал внезапную радость. Восхищение. Благодарность к этим людям, что пустили его в свою колонну, дали место среди пятнистых мундиров, автоматных стволов, обтесанных сосновых слег. Позволили ему, пришельцу из Космоса, посланцу других миров, оказаться среди людей в минуты их высшего напряжения, их неодолимого заблуждения, их длящегося из века в век подвижничества. Тот, кто его сотворил, направил в эту земную юдоль, наделил человеческим обличьем и разумом – содеял все это для того, чтобы он понял смысл человеческого бытия, оказался среди людей, стал неотличим от них, прошел вместе с ними их тяжкий земной путь.