Взял горячую булку и стал её есть с аппетитом.

Но тут Арнольд Буханкин забыл, что он англоман и сказал, осуждающе:

— Ну и дурень ты, Тыжных.

А Ракель Самуиловна теперь и вправду почувствовала себя укротительницей льва, который только что исполнил интересный, но совсем незапланированный номер и публика с интересом наблюдает, что будет дальше. А ей хоть кланяйся. Товарищ Незабудка стреляла глазками по сторонам, ловила взгляды посетителей и виновато улыбалась.

Аплодировать товарищу Тыжных посетители булочной постеснялись, и вернулись к завтраку. И Ракель Самуиловна тоже стала пить свой кофе. Свирид доев вкусную булку и вытерев руки о необыкновенно чистую салфетку спросил:

— Ну, и сколько всё это стоило?

— Счёт принесут, и узнаем, — с философским спокойствием отвечал Арнольд Буханкин. — Наслаждаясь завтраком.

— Значит в тёмную играют, раз цену сразу не говорят, обувать будут, — резонно предположил Тыжных. — Ну да ничего, поторгуемся. Лишку не дадим.

— Свирид, It so is not accepted[17], — сказал Буханкин.

— Говорил я тебе, Арнольд сто раз, не говори со мной на буржуйских языках. Говори по-русски.

— И говорю тебе, по-русски, не вздумай тут торговаться, не позорь меня, где это слыхано, чтобы сотрудник ОГПУ торговался как последний старорежимный купчина.

— Что ж мне тут теперь, половину денежного довольствия оставить, вон тому, — товарищ Тыжных кивнул на напомаженного месье Роже, — у которого сало на башке. Ему и так жиру хватает, аж с башки течёт, авось не голодает.

Ракель Самуиловна как раз делала глоток кофе, и эта фраза показалась ей настолько смешной, что она фыркнула в чашку и облилась, немного забрызгав скатерть. Оставив кофе и продолжая тихонько посмеиваться, она стала вытирать себя салфеткой и приговаривать:

— Товарищи, мне стыдно с вами… Вы дадите мне спокойно позавтракать? Вы можете прекратить свой балаган? Это просто шапито какое-то. Лучше бы вы, товарищ Свирид, и вправду, сидели в машине.

Ей действительно было стыдно, так как она опять ловила взгляды посетителей.

— Может и лучше, да вот только сидеть я должен возле вас, — бурчал Свирид. — И дёготь это ваш пить, даже не зная почём его хлебаю.

— Успокойтесь, я вас угощаю, — сказал красавица.

— Да не надо меня угощать. Я вам не дармоед какой-нибудь, и вы мне не мамаша.

— Будь я на три, четыре года постарше, то и могла бы быть вашей маман, — примирительно говорила Ракель Самуиловна.

— Да никогда бы вы не смогли быть моей мамашей.

— Да, и почему же?

— Да потому, что моя мамаша трудовая крестьянка, всю жизнь не разгибалась, то в поле, то огороде, то в коровнике, — говорил Свирид, словно упрекал. — Четыре голода пережила и семь детей на ноги поставила. А вы…

Он замолчал.

— Ну? И что я?.. — Ракель Самуиловна в оду секунду вдруг стала бледна и холодна. — Ну, говорите, что я?.. Что вы замолчали, товарищ Свирид? Боитесь сказать?

— Да ничего я не боюсь.

— Ну, так договаривайте! Давайте! Так кто я?

— И договорю. Скажу кто вы! Если нужно будет, — обещал Свирид.

— Так давайте! Нужно! Говорите! Ну!

— Вы публичная женщина, вот вы кто! И это ещё полбеды.