– Это название наиновешей фильмы.

– И?

– И я тебя сегодня приглашаю ее посмотреть.

Я покачала головой. Еще чего не хватало! У меня тут дело раскрытое, убийца, почитай, в кармане, а я по фильмотеатрам расхаживать?

Бесник, будто подслушав мои мысли, продолжил:

– Я же все понимаю, чавэ. Служба твоя важная да полезная все силы отнимает. Только одной службой жить нельзя, перегоришь, потухнешь, и даже любимое дело не в радость станет. Отдыхать тоже нужно, и развлекаться, полной жизнью жить.

В чем-то он был прав, видала я таких, перегоревших. Папенька мой покойный все силы науке отдавал, но иногда накатывало на него – апатия, злоба. Неделями из спальни не выходил, чтоб мою детскую душу случайно не травмировать. А ежели припомнить, то он только с появлением в нашей жизни маменьки поспокойней стал, помолодел даже, книжку написал, по ней до сих пор в университетах преподают.

– Около фильмотеатра заведение одно есть, где сливочное мороженое подают. – Бесник, как и я, умел заходить с козырей.

Отказаться от мороженого в мокошь-градскую жару мог только безумец. Я молча поднялась и достала из сундука шляпную картонку.

В конце концов, до утра меня вряд ли на службу стребуют. Но, чтоб совсем уж очистить совесть, я достала еще один лист бумаги, написала, куда отправляюсь, и пришпилила его на дверь комнаты с внешней стороны.

До фильмотеатра было решено прогуляться пешком. Руки мне неклюд не предложил, да я бы и не приняла, не в таких мы отношениях, поэтому мы просто шли рядом, время от времени перебрасываясь словами. Я пару раз оглянулась, не крадутся ли за мной мамаевские шпики, и, их не обнаружив, решила, что Эльдар уже снял служак с поста.

Мы завернули в переулок – Бесник, успевший изучить местную топографию, сказал, что так мы изрядно срежем – и нос к носу, ну ладно, грудью к носу, столкнулись с Марком Иреновичем Гирштейном, наследником известной гнумской фамилии.

– Я к тебе, асессор. – Марк Иренович антимоний не разводил, сразу приступив к делу. – Вот.

Он достал из внутреннего кармана оплывший кусок металла.

– Нашел тебе форму, в которой ту печать отвержения заливал.

– Гаджо? – прорычал неклюд.

– Тебе известно, что это за штука? – Я приняла у гнума подношение и протянула Беснику.

– Такой печатью из неклюдов изгоняют, – пояснил тот, не прикоснувшись к форме. – Запирают внутреннего зверя, а душу изгнанника темным силам отдают. У моего родителя похожая есть. Да я же вашему Крестовскому про то рассказывал.

– Ну, мне он, вишь, не пересказал. – Я опустила железку в тканый ридикюльчик, который несла на запястье, потеснив в нем носовой платок, денежку, необходимую любой барышне, даже если она идет гулять с кавалером, и гребешок. – Спасибо, Марк, – поблагодарила я гнума.

– Спасибо в карман не положишь и в стакан не нальешь, – начал он обычную гнумскую бодягу, призванную возвеличить свершение и стребовать ответную услугу.

– Твое дело с гаджо связано, чавэ? – встревоженно перебил его неклюд. – Это опасно очень. Они поганые люди, нет, даже нелюди. У тебя пахло в комнате… Он у тебя был?

«Конечно, был, – подумала я, – Лялины наряды подносил. Недаром мне показалось, что от Палюли дух гадостный. Мне же и Бесник говорил, что изгнанники пованивать начинают, будто душа в теле гниет».