– Систер, – попросил ее Женя, – вытяни руки.

Инга, не отрывая взгляд от передачи про морских котиков, откинула плед и протянула ему свои тонкие кисти. Женя скрепя сердце связал их, стараясь не слишком туго затягивать узел, потом поднял сестру с дивана и повел за собой в спальню.

Теперь ему предстояло решить, что со всем этим делать. Он оставил сестру и мать сидеть связанными у батареи, а сам ушел к себе в комнату, оставив открытыми двери.

Сначала он сказал себе, что надо просто дождаться отца; что он вынужденно обезопасил себя, сестру, даже мать от ее ночных похождений, что нужно перетерпеть, подождать, объяснить ситуацию, рассказать, почему единственным выходом стало то, что он сделал. Но это было неправильно. Все эти мысли принадлежали тому испуганному мальчишке, который в слезах слушает, как его мать идет трахаться с посторонними мужиками, как приводит в дом незнакомцев, мальчишке, который может только сжиматься от страха у себя в комнате и ждать, когда приедет большой сильный папа и все решит, защитит и исправит. Вот только теперь этот мальчик исчез. Глупо было рассчитывать, что после возвращения отца из долгого плавания что-то изменится: никогда ничего не менялось, все останется как прежде и на этот раз. Эта семья нуждалась в новом главе. И он появился.

Впервые в жизни он почувствовал себя свободным и сильным. В квартире нашлись деньги – зарплата отца за прошлый полугодовой дальний поход, – и их оказалось больше, чем Женя рассчитывал. Окна были зашторены, двери закрыты, на кухне – полно припасов, которые при случае можно было пополнить. Квартира превратилась в настоящий заколдованный, сумрачный замок, в котором в полном его распоряжении томились пленницы, две самые прекрасные и любимые женщины в мире. Он проходил по коридору из комнаты в комнату, как по рыцарским залам; сидел у светящегося телевизора, как перед камином; он нес ответственность, принимал решения, мог проявить и строгость, и милосердие. Правда, строгость приходилось пока демонстрировать немного чаще: мама нуждалась в воспитании, и он преподал ей, как мог, краткий и убедительный курс послушания. На исходе первых суток, в ночь со среды на четверг, задыхающаяся, охрипшая от задавленных кляпом криков, с красным, вспотевшим лицом, которое облепили длинные мокрые светлые пряди, она сдалась; «никогда… навсегда… никуда не уйду… буду слушаться… обещаю… обещаю…», но Женя не очень-то доверял этому полузадушенному, горячему шепоту и веревки не снял. «Люди не меняются» – так, кажется, сказала Мамочка, и он был с нею согласен. Женя и не ожидал, что мама изменится; он только надеялся доходчиво объяснить, кто теперь в доме хозяин, заставить ему подчиняться, сломать, если это потребуется, а в качестве поощрения дать то, ради чего она убегала из дома. И дать с избытком. Еще хорошо помогал алкоголь; Женя быстро заметил, что если трезвой мама еще иногда пыталась слабо протестовать, уговаривать его или даже грозиться, то после стакана сладковатого вермута становилась сговорчивее, а после трех и вовсе уже забывала, что сидит на привязи у батареи рядом с полубессознательной дочерью, а сын раздевает их догола, а потом снова наряжает, словно двух кукол, по своему вкусу, иногда расчесывает щеткой волосы или даже подводит губы помадой и пытается накрасить глаза.